— Торопился, наверное. Болел…
— Нет. Большая котомка был. Много корня вез.
— Много?
— Большой-большой котомка был.
— Вы ошиблись, — сказал Свечин.
— Не-ет. Ноги слаб стал, глаз — нет. Большой котомка! Много корня. Что с ним? Почему на его лодке пришли?
Самсон Иванович рассказал о гибели Дзюбы и заверил Ангирчи, что в котомке у того корней оказалось немного.
— Хунхуз объявился… — Известие о гибели Дзюбы очень взволновало Ангирчи: он, недвижный до того и, казалось, глухой ко всему, зацокал, покачался из стороны в сторону, будто от внезапной боли. — Его ищи, Самсон.
Кузьма подался к старику:
— Кто такой «хунхуз»?
Но ответил Самсон Иванович:
— Хунхузы — бандиты. Грабили золотодобытчиков, искателей женьшеня. Были такие когда-то.
— Хунхуз Дзюбу убил, — настойчиво сказал Ангирчи.
— Почему «хунхуз» этот все корни не взял? — спросил Свечин.
— Чтобы мы думали, что с Дзюбой произошел несчастный случай, — сказал Самсон Иванович. — Котомка-то полупустая, а Ангирчи утверждает — большая котомка. Только откуда и кто мог знать, когда Дзюба будет у Радужного? Ангирчи, — обратился участковый к удэгейцу, — ты здесь каждый куст знаешь… Мог Петр Тарасович найти необыкновенный корень?
— Нет, однако, можно сказать. — Старичонка стал смотреть в костер. Лицо его будто окаменело. — Да — тоже можно… Если взял он корень… Корень мог и сорок соболей стоить.
— Откуда ты знаешь про такой корень?
— Мой много знай, мало говори… Посмотреть, однако, надо… своими глазами гляди… — И Ангирчи замолк, будто склеил губы.
Свечин задал ему еще несколько вопросов, но Ангирчи будто и не слышал его.
Кузьма выключил магнитофон, поднялся, взял чайник:
— Я за водой…
Он понял: разговор, собственно, окончен.
Подойдя к воде, Кузьма уловил мягкое, редкое и глухое постукивание. Он долго прислушивался, пока не понял, что это камни под водой бьются друг о дружку. Сильное течение тащит гальку по дну.
Когда огонь взвивался особенно высоко, на быстрых струях речки мелькал пляшущий свет костра. Звезды отражались в воде нервными, дергающимися черточками.
«С норовом старичонка, — думал Кузьма. — Но что-то он знает. Или догадывается? Может быть, подозревает, но не хочет говорить? Да, норовистый старик».
Пока Кузьма был у реки, около костра не обронили ни слова. Подвесив чайник над огнем, Свечин глянул на лица сидящих и поразился их окаменелой похожести. Даже мечущиеся отсветы пламени не оживляли их, как это обычно бывает у костра.
Закипал чайник. Кузьма достал из рюкзака заварку, бросил в бившую ключом воду. Крышка запрыгала, пена фыркнула через край. Не успел Свечин сообразить, чем снять чайник с рогульки, как Ангирчи взялся голой рукой за дужку висящего над огнем чайника и поставил его на землю. Пальцы его были точно железные, в движениях не чувствовалось ни тени торопливости, будто дужка была холодна. Ангирчи спросил:
— Зачем вы его лодку взяли?
— Корневщики на ней вернутся, — ответил Самсон Иванович.
«Ведь сейчас Протопопов фактически сообщил Ангирчи, что они попадут в Спас другим путем, другим способом, — подумал Свечин. — Сообщил, что они уже не встретятся больше с ним, Ангирчи… Зачем старичонке это знать?»
Спать Ангирчи улегся в своем бате. Милиционеры устроились на лапнике у кустов. Проснулся Кузьма от холода и сырости. Едва светало. Река приукрылась туманом.
Вскочив, Свечин принялся пританцовывать и хлопать себя ладонями по плечам. Подойдя к бату, Кузьма увидел, что охотника нет. Забыв о холоде, Свечин заспешил к Протопопову:
— Ангирчи ушел!
— Ему некогда — охота, — спокойно ответил Самсон Иванович, — не надо беспокоиться.
— И все-таки я хотел бы знать, почему же…
— Почему отпустил его?
— Я хочу знать…
— Вы хотели бы поступить опрометчиво? Ангирчи непричастен к этому делу.
Потом они сели в лодку, поплыли вверх по реке. Вечером за ужином Самсон Иванович сказал:
— Отдохнем часа два — и пойдем дальше.
— Ночью? В темноте?
— Луна взойдет после полуночи, — ответил Самсон Иванович. Кузьма внимательно посмотрел на участкового. Свечина не в первый раз поражали решения Самсона Ивановича. Так же удивляло его и собрание книг в библиотеке участкового: полка накопленных годами изданий «Роман-газеты», тома «Истории войны на Тихом океане», военные мемуары, комплекты юридических журналов. Все это не вязалось с представлениями Кузьмы об участковом инспекторе в глубинке, самим обликом Протопопова.
Он, Кузьма, конечно, другой. Он-то должен знать очень многое. Но он, Свечин, и не собирается «завязнуть» на своей должности. И потом он и мысли не допускал, что можно провести сравнение между ним, Кузьмой Семеновичем Свечиным, и Протопоповым.
А Самсон Иванович глядел в огонь костра, слишком жаркий и слишком желтый. Понимал — быть завтра грозе, и радовался, что будет гроза, а не пойдет нудный обложной дождь. Поэтому он и решил идти ночью, когда взойдет ущербная, но еще довольно яркая луна. Размышлял Самсон Иванович и о Свечине. Он жалел Кузьму. Он не раз встречал молодых парней, которые, приобретая знания, считают, что проценты от этих знаний прежде всего ложатся ступеньками карьеры, их жизненного успеха.
И можно ли вот так, как Кузьма, мерить жизненный успех, счастье в жизни метрами и сантиметрами служебной лестницы? И потом: где она, мера человеческих способностей? Сам-то человек что Микула Селянинович — кажется ему похвальба правдой… И на чем старухе рыбачке следовало остановиться? На новом корыте, избе, на боярских, на царских хоромах? А? Ведь никто не знает, где предел возможностей его «золотой рыбки» — таланта.
В какой-то книжке, за давностью уже и забыл какой, он читал мудреную и мудрую притчу, как один человек задал дьяволу вопрос: «Кто самый великий полководец на земле во все времена?» А дьявол показал на холодного сапожника, что сидел на углу улицы: «Вот он — самый великий полководец во все времена. Только он не знает об этом».
«Ну а ты? — спросил сам себя Протопопов. — Участковый. Неплохой, если верить начальству, и будь доволен». — Самсон Иванович-Протопопов перевел взгляд с играющего пламени костра на Свечина. Очевидно, Кузьма уже несколько раз обращался к нему и теперь дотронулся до его плеча, чтоб вывести из задумчивости.
— Самсон Иванович, что за конверт из коры у вас в рюкзаке?
— Лубянка. В ней корешок женьшеня.
— Откуда?
— Из котомки Дзюбы. Совсем крошечный корешок. Года два. Не принято такие брать.
— Разве не всякий вырывают?
— Умный корневщик — не подряд. У умных корневщиков свои плантации есть. По десять, по двадцать лет ждут, пока подрастет женьшень. Найдут вот такой, к примеру, корень. Крошечный. Выкопают его, пересадят в тайное место. Ухаживают. Узнают — кто выкопал, могут и убить за такое…
Кузьма подивился спокойствию, с которым участковый проговорил эти слова, спросил:
— И не грабят их плантации?
— Свой, кто наткнется случайно, — не тронет. По свежим затескам на деревьях увидит — небесхозная плантация. По посадке корней увидит, по уходу. Не возьмет. Да и хозяин бывает неподалеку. Плантация, что огород — завел, так и кормишься с нее. Уж не корни, семена подсаживают.
— Вы знаете таких кладовладельцев? Да и сколько стоит, ну, средняя плантация? — с интересом спросил Свечин.
— Ни их жены, ни дети не знают, где плантации. Редко когда сыновей посвящают в тайну. Перед кончиной обычно, или уж ноги таскать не станет корневщик. А случись что с хозяином, все в тайге в тайне останется. — Искоса взглянув на Кузьму, Самсон Иванович усмехнулся. — А стоимость… И до десятков тысяч может дойти. Сколько корней смотря, какой возраст… Бывало, натыкались на старые плантации. Фартило… Не при мне, стороной слышал. Оценивали такие плантации в самородок золота с конскую голову величиной.