Повесть о жизни Самуила Готлиба Гмелина, о его путешествии в далекую Персию, о приключениях и происшествиях, кои с ним произошли за время долгих скитаний и странствий
Рисунки А. РУСАНОВАВ низовьях великой русской реки Волги есть большое селение Гмелино. Такое название дано ему в честь академика Россииской академии наук Самуила Готлиба Гмелина. Этот ученый возглавил экспедицию, побывавшую в тех местах во второй половине XVIII века, собрал богатейший географический и этнографический материал.
Имя академика Российской академии наук Самуила Готлиба Гмелина, к сожалению, теперь оказалось почти забытым. Между тем это был один из тех подлинных подвижников науки, которые трудами своими вписали много славных страниц в историю отечественной географии.
В один ряд с С. П. Крашенинниковым, составившим описание земли Камчатки, и Афанасием Никитиным, совершившим легендарное путешествие в Индию, следует поставить и имя академика Гмелина, совершившего исключительно тяжелое и опасное путешествие на Кавказ и в Персию и трагически погибшего в 1774 году. Погибли и многие его спутники и друзья по экспедиции, внезапно схваченные озлобленным на Россию, мстительным ханом, уцмием каракайтагским эмиром Гамзой. Но уцелели научные записки и дневники Гмелина, содержащие интереснейшие и ценнейшие для отечественной науки результаты его трагически оборвавшихся поисков.
Сам путешественник так говорил о своей миссии: «Намерение мое состояло в том, чтобы описать те страны, по которым я ехал, исследовать со вниманием все попадающиеся особливые предметы… узнавать нравы и обыкновения народов».
В повести Александра Баркова и Геннадия Цыферова «Сквозь седые туманы» перед нами воскресает Персия с ее дикими, первобытными нравами — та Персия, в которой позднее мученически погиб русский посланник Александр Сергеевич Грибоедов.
Местами повесть носит до известной степени приключенческий характер, но ведь и в наше время романтика приключений нередко сопровождает значительнейшие научные открытия.
Трудная, героическая, полная риска и необыкновенных событий жизнь академика Гмелина может служить вдохновляющим примером для наших современников.
А. ГЕССЕН
Глава I. В ПУТЬ!!!
Профессор Императорской академии наук Самуил Готлиб Гмелин проснулся по обыкновению рано.
Чуть брезжил за окном рассвет, тлели и мигали бледные фонари на улицах, а профессор уже сидел за бюро и перебирал свои бумаги, письма, книги — «Атлас Российский», «Описание земли Камчатки» академика С. П. Крашенинникова, «Оренбургская топография» П. И. Рычкова…
Эти книги ученый читал и перечитывал не раз… А вот и выписки:
«Сколько происходит пользы от географии человеческому роду, о том всяк, имеющий понятие о всенародных прибытках, рассудить может. Едино представление положения государств, а особливо своего отечества, производит в сердце великое удовольствие…»
Гмелин пропустил несколько страниц и прочитал далее: «Будучи в городах, где наблюдения чинить должно, описывать все, что требуется в географических запросах, разосланных по моему государству… Всего путешествия содержать повседневный верный журнал».[2]
Таков был наказ М. В. Ломоносова будущим российским географам. А о развитии отечественной науки Михаил Васильевич хлопотал немало. Снаряжения задуманных им экспедиций великий ученый добивался в течение многих лет. Стучал тростью, требовал и… умер, не дожив двух месяцев до принятия своего проекта.
Следующая запись — планы и надежды путешественника: описание маршрута будущей экспедиции. Петербург, Новгород, Валдай, Тверь, Москва, а затем Дон, Волга. И, наконец, Астрахань, Каспий… и Персия.
Однажды, когда Гмелина спросили о Персии, он полушутя-полусерьезно ответил:
— Хочу въявь увидеть восточную сказку!
Слушатели в недоумении переглянулись.
Говорил и писал ученый всегда сухо — и вдруг «сказка»..
А впрочем, почему и не помечтать!
Гмелин встает, потирает озябшие руки и подходит к окну. Какой-то мальчик, задрав нос кверху, рассматривает, как хмурый фонарщик гасит последний фонарь.
Неожиданно для себя профессор улыбнулся: в сущности, он такой же любопытный мальчишка, Персия для него — «волшебный фонарь». Вот если бы сказать почтенным мужам из академии такое:
— Господа! Персия — это волшебный фонарь. Если у фонаря открыть хрустальную дверцу и зажечь его, вы увидите самое чудесное, что есть на свете.
Однако надо говорить по-другому — обстоятельно, сухо:
— Я полагаю, среди всех областей, изученных и исследованных нами, Астрахань, Каспий, Персия, по моему суждению, не токмо изучены менее прочих, но даже до сего времени по-настоящему не обследованы никем. Государь наш Петр Великий немало сил и труда затратил, дабы прославить науку. Великая северная экспедиция 1734–1743 годов составила опись морей и брегов северных государства нашего. Имена Беринга, Лаптевых, Челюскина на века сохранятся в памяти благодарных потомков. Думаю, и мы должны быть достойны их памяти.
«Достойны их памяти…» — ученый задумчиво смотрит на стопку книг на столе.
— Там-там, — выстукивает он мотив старой немецкой песенки.
Капля серебра дарит хрусталю цвет и звук…
Толика славы дает жизни блеск и радость…
Там-там-там… блеск и радость…
А много ли радости было у него?
Труд, постоянный, неустанный труд. Один философ писал, что труд — радость, но вдыхать аромат цветов, слушать музыку, пение птиц — тоже радость. И такой радости у него не было.
Не раз отец да и друзья говорили:
— Ты, безусловно, преуспел, Самуил. Так молод и уже профессор!
Ох уж эти благожелатели! Знали бы они, чего ему это стоило! Товарищи из университета так и прозвали его — «отказалка». Гмелин всегда и от всего отказывался: от дружеских пирушек, от веселых прогулок за город, от свиданий. А когда весной цвели акации и в маленьких кабачках, шурша крахмальными юбками, танцевали девушки, он сидел в библиотеке и читал, читал.
Там-там-там… толика славы. Он хотел, он мечтал стать знаменитым. И что же? Гмелин на мгновение насупил брови и вдруг озорно подмигнул своему отражению…
— И все-таки ты молодец, Самуил. Сын бедного тюбингенского лекаря стал в двадцать два года профессором университета. Сам академик Эйлер пригласил тебя в Петербургскую академию наук. А теперь ты едешь в Персию изучать животный и растительный мир и «обращать внимание на все, что примечания достойно», сегодня тебя примет императрица, чтобы лично дать высочайшее разрешение. Пройдет еще немного времени, и ты будешь знаменит. «Смотрите, это тот Гмелин, — станут говорить в гостиных. — Исследователь Персии. Примечательнейшая личность!» Личность! — Гмелин кружится по комнате, хватает трость, начинает отчаянно фехтовать.
Противник, конечно, ловок, силен, но Гмелин делает блестящий выпад, и тот падает ниц, а ученый поднимает опрокинутые стулья.
Утренний шум пугает слугу Прохора. Он трет глаза и никак не может понять, что произошло. Ведь в комнате один барин. А барин неожиданно целует Прохора в обе щеки.
— Батюшки, — тяжело вздыхает Прохор: не свихнулся бы господин. День и ночь за книгами, вот ум за разум и зашел. — Вы чайку бы с ромом выпили. Никак горячка у вас?
— Что? Что ты сказал? — Гмелин вновь хватает трость, загоняет слугу в угол и, чуть кольнув в живот, смеется: — У меня не горячка, а хороший настроений.
От волнения Гмелин заикается, говорит неправильно:
— Сей день поутру мне надобно быть во дворце… Матушка императрица меня принять желали…
— Ух ты, — Прохор отчаянно машет руками. — Дожили, значит, дожили… Слава те, господи!
— Дожили, — Гмелин усаживается в кресло и приказывает: — Мундир… Да не забудь нанять карету.
— Да, да… А то как же? — слуга второпях хватает то мундир, то щетку, почти опрометью бежит за каретой.