Подарки с сим письмом присланные были следующие:
1) 10 батманов конфектов
2) 20 батманов сорочинского пшена
3) 12 баранов
4) 100 кур
5) 80 уток
6) 20 гусей
и знатное число гранатов, лимонов, померанцев и яблок».
Консул видит радость и смущение путешественника и добавляет:
— Да сопутствует вам удача!
Глава VIII. А БУДЕТ ЛИ УДАЧА?
«А будет ли она, удача?» — именно об этом и думает сейчас Гмелин. Правда, Рящанский хан принял их хорошо, но с тех пор, как он приехал в Мазандеранскую область, все как-то не ладится. Местный хан вначале приказал ему вылечить больного глазами брата. С большим трудом удалось Гмелину это сделать. Он собирался уже уезжать, как произошло неожиданное. Кто-то донес хану, будто среди рисунков русского художника Борисова есть его портрет. Суеверный владыка решил, что по приезде в Россию Гмелин обязательно выпалит в портрет из пистолета и хан тут же умрет. Сколько ни уверял Гмелин, что такого портрета нет, сатрап не поверил. Прислал двух своих прислужников. Персы разглядывают рисунки Борисова, восторженно цокают языками: «Карашо, очень карашо!»
А Гмелин молча опускает голову: он сделал все, чтобы спасти Борисова, но три дня назад художник умер от какой-то тяжелой болезни.
Умер… В который раз ученый начинает письмо и вновь бросает. Нет, он не может, не может так написать его матери. Хорошо, если бы люди перед смертью делали это сами. Вот когда он будет умирать, то обязательно сам напишет: «Простите, но я умер. Пишу о том, дабы не утруждать других». Других… А кто другие? Почти все из его экспедиции тяжело больны.
Не обращая более внимания на персов, Гмелин идет к дому, где лежит поручик Охотников.
— А… это вы… — Охотников с трудом поднимает голову от подушки. — Вы… Ну как, хан нашел свою образину?
— Ищет… Двух послов специально прислал.
— Ишь ты… — вздохнув, поручик внезапно произносит: — Отдайте ему потом мою шпагу с каменьями… Он алчный; авось…
— Что вы, что вы… и думать не смейте, — успокаивает его Гмелин.
— Не надо. — Охотников берет руку путешественника. — Не надо. Лучше расскажите что-нибудь веселое. Ну хотя бы про хана.
— Хорошо. Попытаюсь… — Губы у Гмелина дрожат, он никак не может унять этой дрожи.
— Ну что же вы?!
— Сейчас. Сейчас, как вы знаете, большинство ханов дураки. Но этот просто царь дураков. Дураков, — повторяет Гмелин и думает: «Совсем не смешно». — Так вот. Вот, сударь, хан и придумал новый способ торговли: купцы ему — товар, а он — им пинок. Так всех купцов и выпинал.
Закрыв глаза, Охотников слушает. А Гмелин все говорит, говорит. Сребролюбие хана ненасытно. Он обдирает не только своих подданных, но и всех чужестранцев. Они в область оную с удовольствием въезжают и с неудовольствием выезжают…
Ученый уже не помнит, сколько прошло времени: час, два или больше.
Наконец он на мгновение замолкает и смотрит на больного. Тот спит.
Осторожно, на цыпочках, путешественник пятится к двери, как вдруг слышит хрип, резкий, свистящий…
Опрокинув табурет, Гмелин бросается к кровати. Вздрогнув, Охотников внезапно вытягивается и затихает. Затихает навсегда.
Больше Гмелин уже не помнит ничего. Не помнит, как казаки вели его по двору, как кто-то мочил ему лоб, поил водой.
Очнулся он лишь в своей комнате. И снова увидел персов.
— Ну что, что?.. — прошептал Гмелин. — Что? Нашли? Думаете, нашему художнику делать было нечего, как только ханов писать?
Казак протягивает портрет молодого перса с кальяном:
— Да это же не тот! Не тот, вы понимаете? А другого нет!
Персы покачивают в знак согласия головами. Да… Да… Они все поняли: этот перс совсем не хан. Разве может хан так смеяться? Кто-кто, а они-то хорошо знают улыбку хана.
Затем персы уходят..
Гмелин медленно опускается на стул, долго сидит, обхватив голову руками.
Казачок Федька осторожно трогает его за плечо:
— Самуил Готлибович, вот письмо поручика…
Гмелин осторожно развертывает его, и первые же строки заставляют его вздрогнуть:
«Простите, но я умер. Пишу эти строки, чтобы не утруждать других…»
Глава IX. НОЧНОЙ РАЗГОВОР
Мрак. Порывистый ветер гасит факелы.
Как идти дальше? Один неверный шаг — и пропасть. Однако люди идут. Они знают, что, если сегодня не спустятся, завтра буран похоронит их здесь. Так сказал проводник, и потому путешественники идут. Ведь сейчас они могут еще спуститься. Позже — верная смерть. Снежный саван.
«Саван…» — Гмелин невольно ежится. Тревожно, пронзительно запела впереди труба. Голос ее подобен крику раненой птицы. Птица плачет, зовет, но стая давно улетела.
Тоскует, печалится теперь птица-труба. Тоскуют и печалятся люди. В темноте не видно их глаз. Гмелин знает: сегодня у многих в глазах боль. Но единственно, что он может сделать, — это идти вперед. Вернее, не вперед, а вниз.
Гмелин взмахивает рукой, как бы отгоняя тревожные мысли:
— Эй, там, впереди! Факелы остались?
— Никак нет. Последние сгорели.
По голосу Гмелин узнает Федьку. На мгновение ему даже становится весело. Замечательный мальчик! Другие из прежней, первой, экспедиции далеко не все решились идти с ним. Казачок же сам напросился, помнится, так и сказал: «Мне без вас теперь никакой жизни нету!»
«Ах, Федька… А какая жизнь со мной? Голод, опасности, болезни…» — Гмелин останавливается, вновь зовет:
— Федька!..
— Что прикажете?
— Приказываю улыбаться… Так и передай: Гмелин, мол, приказали улыбаться.
— Слушаюсь… — казачок резко повертывается, но тут же застывает на месте: «В темноте-то не видать, кто улыбается…»
Гмелин хлопает Федьку по плечу, и, будто по секрету, шепчет:
— Надо же какой-то приказ отдать, а то подумают еще: упал в пропасть начальник.
Пронзительно гикнув, Федька исчезает.
А кругом тьма… густая, тяжелая. Она давит на плечи, прижимает к земле. Надо бы, конечно, остановиться, отдохнуть. Но каждый понимает: остановиться нельзя, и, напрягаясь из последних сил, идет.
Снова послышался и замер над горами долгий крик трубы. Вновь тревога и сомнения, но ученый теперь не поддается им: «Истина никогда не бывает конечной. В познании важен процесс, движение. Да, да, движение. Сие и есть главное в моей жизни. Не только результат и надежда на великое открытие толкают меня на служение отечественной науке. Более здесь имеет значение само путешествие, риск, борьба, муки. Это и вдохновляет людей, меня, во всяком случае».
— Господин профессор, — чей-то насмешливый голос выводит Гмелина из задумчивости.
Рисовальщик Бауэр. В отряде он известен как первый весельчак и насмешник.
— Господин профессор, — загадочно произносит рисовальщик. — А вы, по-моему, ошиблись в экипировке экспедиции.
— В чем же? — Гмелин настораживается и, как всегда, ждет очередной шутки.
— Да вот… — подобно всем насмешникам, Бауэр говорит серьезно. — Да вот, взяли лошадей, а не позаботились о кошке. Отличнейший проводник ночью.
— Безусловно, — медленно произносит Гмелин. — Безусловно. — И неожиданно, как хороший фехтовальщик, делает выпад: — А вы не беспокойтесь. Здешние кошки еще могут позаботиться о вас, Бауэр.
И как бы в подтверждение слов путешественника рисовальщик вдруг видит рядом два больших желто-зеленый глаза.
— Пантера! — в ужасе кричит он и стреляет.
— Бывает, бывает… — смеется профессор и дружески похлопывает художника по плечу: — У вас Слишком развито воображение, Бауэр.