В черной туче над морем сверкнула молния. Донесся раскат грома.
— Почему Тиу Хаунак бередит свежие раны друзей?
— Потому что он с тревогой и болью услышал слова Нота Крн о скором возвращении мариан на родную планету.
Корабль Гиго Ганта с надутыми парусами спешил укрыться в бухте от начинающегося шторма за уходящей в море недавно построенной защитной каменной стеной.
— Разве сыны Солнца не научили людей основам добра, знания и справедливости? — спросил я.
— Этого мало, — с необычной резкостью ответил Тиу Хаунак. — Миссия Разума никогда не должна закончиться.
— Пришельцы смертны, — напомнил я.
— Все бессмертны в своем потомстве, — возразил Тиу. — Если Кон-Тики женится на Эре Луа, или Нот Кри на Каре Яр, или же Гиго Гант на Иве Тихой, то любая эта чета может остаться с инками, дав им в правители своих детей, в крови которых не будет крупинок сердца ягуара.
Я даже вздрогнул. Он сумел увидеть то, чего я не хотел видеть. Я и Эра Луа! Нот Кри и Кара Яр! И даже моя сестра Ива с Гиго Гантом!..
Со дней моей марианской молодости я считал себя влюбленным в Кару Яр, хотя она ни разу не дала мне повода почувствовать взаимность.
А Эра Луа? Не потому ли она добилась своего участия в Миссии Разума, что хотела быть рядом со мной?
Вместе с ближайшими помощниками Чичкаланом, Тиу Хаунаком, Хигучаком и его старшей дочерью Имой, заботившейся: о нашей пище, мы, мариане, жили в одном из первых воздвигнутых здесь каменных зданий.
Хигучак вбежал ко мне, вырвал из седых волос яркое перышко и бросил его на пол:
— Горе нам! Прекрасная врачевательница, пришедшая с первым инком к костру Хигучака, сейчас открыла двери смерти.
Я вскочил, недоуменно смотря на него.
— Ничего не спасет Эру Луа, — продолжал он, топча свое перышко.
Я бросился в покои, которые занимали наши подруги, где Ива и Кара Яр хлопотали около Эры Луа.
Услышав мой голос, она посмотрела на меня, передавая взглядом все то, что не могла сказать словами.
— Сок гаямачи, — указал Хигучак на уголки страдальчески искривленного рта Эры Луа. Я заметил красноватую пену, словно она до крови закусила губы.
— Сок гаямачи, — твердил Хигучак. — Конец всего живого.
И тут вбежала Има и упала к ногам отца. Тот схватил ее за золотистые волосы.
— Тиу Хаунак рядом со смертью, — произнесла она.
— Сок гаямачи? — свирепо спросил отец.
— Сок гаямачи, — покорно ответила девушка.
Отец выхватил из-за пояса боевой топор.
— Тиу Хаунак! Нет, нет! — твердила Има.
Я стоял на коленях перед ложем Эры Луа и держал ее руку. Ива, приставив к ее обнаженному плечу баллончик высокого давления, впрыскивала ей через поры кожи лекарство. Но ведь от сока гаямачи не было противоядия!
Кара Яр помчалась с другим таким же баллончиком к Тиу Хаунаку.
Има посмотрела на нас с Эрой Луа и завыла раненым зверем.
Я оглянулся на нее. Внезапное просветление помогло мне понять все… Как же я был слеп! Прав был бедный Тиу Хаунак, сказав мне, что я, «первый инка», все же не знаю людей!..
Много позже я попытался разобраться в чувствах и мыслях Имы.
Дочери Солнца научили ее многому, даже умению изображать слова в виде знаков на камне или дереве, хотя произносить слова голосом ей было куда проще и приятнее.
С рождения она уважала силу, ловкость, отвагу. Ее воспитание было похоже на то, которое дает самка ягуара своим детенышам.
Ей непонятны были рассуждения сынов Солнца о доброте, но она ценила сделанное ей добро.
Когда отец и мать стали выращивать кукурузу, она лишь пожала плечами, оправив на себе пятнистую шкуру. Охота в лесу казалась ей занятием более достойным, чем копанье в земле и выращивание из травы кустарника.
Има чувствовала себя в лесу не женщиной, а мужчиной. Не всякий воин мог соперничать с ней в быстроте бега, ловкости и точности удара копьем, умении читать следы у водопоя. И она болезненно переживала, что мужчины ее племени не желали признать ее равной себе, считали, что и она должна стать обычной женой, матерью, рабой своего мужа.
И вот такой девушке повстречался белокожий бородач, безмятежно уснувший на пороге ее хижины, не остерегаясь копья.
Он сразу покорил Иму тем, что признал в ней Великую Охотницу, во всем равную мужчинам. А потом, когда ему подчинился отец и стали повиноваться все кагарачи, она увлеклась им.