Некоторые умирали просто. Кочегар Иванс, лейтенант Морель и многие другие. У этих людей не оставалось, во имя чего стоило бы жить, или они так запутались в собственной жизни, что возможность избавиться от нее стала облегчением.
Кочегар Иванс умер из-за любви. Ее было так много, что Иванс давно потерял над собой контроль. Он обзавелся двумя ворчливыми женами — одной в Лондоне, второй — в Глазго. У него была еще потерявшая надежды молодая женщина в Ливерпуле и полная надежд вдова в Лондондерри, в Манчестере жила девушка, которая нянчила его ребенка, и еще одна девушка в Гриноке, которая такового только ожидала. Если корабль заходил в Гибралтар, на пирсе всегда оказывалась пара испанок, машущих ему. Стоило кораблю зайти в какой-нибудь исландский порт, в Галифакс, в Сен-Джонс — буквально через час на борт приходило любовное письмо или записка с угрозами. Деньги его уходили на оплату счетов за дюжину квартир и алиментов.
Обе его официальные жены как-то узнали друг о друге. Отход корабля спас его в самую последнюю минуту, но он догадывался, что его ожидает. Обе жены объединят усилия, встретятся с другими его женщинами. Те к ним присоединятся. Он видел себя в полицейском суде за преднамеренный обман. В камере за соблазнение несовершеннолетней. В тюрьме за долги. В кутузке за двоеженство. Он не видел никакого выхода. Он чувствовал лишь усталость да отчаяние. На мгновение ему показалось, что он хорошо пожил — слишком даже хорошо. Теперь пришло время расплачиваться. Если он не заплатит за все без всякой огласки сейчас, в этой холодной темноте, то дома его ждет расплата более тяжелая.
Он не сдался жестокому морю — просто ему стало все безразлично: умрет он или выживет. Иванс не стал бороться за жизнь, неизбежным спутником которой должно стать отчаяние.
Морель умер, как и жил последнее время, в полном одиночестве. Большую часть холодной ночи он провел в стороне от потерпевших, глядя на покачивающиеся красные огоньки, слушая крики перепуганных и отчаявшихся людей. Он чувствовал себя далеким от происходящего. Это часто случалось с ним и в прошлом. Он умрет здесь, в тридцати ярдах от них, если смерть вообще придет за ним.
Он много думал о жене. Мысли об Элейн жили в нем, пока был жив он сам, то есть до самого рассвета. Но пришло время, когда его закоченевшее тело и усталый рассудок встретились в одной и той же точке — точке безнадежности и маразма. Он увидел, что, когда дело касалось Элейн, он вел себя как самый последний обманутый водевильный муж, расхаживающий по сцене в маске рогоносца, в то время как любовники выглядывают из-за кулис, подмигивая огромной аудитории, Все это он понял лишь теперь. Элейн не любила его. Стало ясно как божий день, что Элейн на него наплевать. Эта холодная мысль заставила еще больше похолодеть его тело. Стоит ли жить? Прошло много времени. Исчезли всякие мысли. Когда он очнулся, то понял, что на него наступает смерть. В спокойном отчаянии он собрал воедино все о своей жизни… И склонил голову набок, как бы раздумывая, можно ли все исправить. Медлительные мысли вновь растворились… Вскоре вопросительно склоненная голова его навсегда застыла в смерти.
* * *Очень немногие остались в живых. Капитан-лейтенант Эриксон, лейтенант Локкарт, старший оператор радиолокатора Селларз, фельдшер Краутер, младший лейтенант Ферраби, старшина Филиппс, старший кочегар Грейс, кочегар Грайсли, кочегар Спурвей, телеграфист Уидоуз, матрос Тьюсон — одиннадцать человек на двух плотах. Больше никто не выжил к утру.
На плотах, в самом центре шелестящей волнами ночи, люди ожидали спасения. Если кто-либо молчал слишком долго, это значило, что его больше нет в живых.
Место освобождалось для тех, в ком была еще хоть капля жизни и тепла.
— Бог мой, ну и холод!..
— Далеко ли был конвой?
— Милях в тридцати.
— Неблизко.
— Джеймсона никто не видел?
— Он остался в кубрике.
— Из них ни один не выбрался.
— Вот повезло… Это уж лучше, чем вот так…
— Ну, у нас еще есть надежда.
— Уж светлеет.
— Это луна.
— Да проснись ты, Шорти!
— Корвет потонул минут за пять…
— Как «Соррель».
— Тридцать миль.
— Шорти!
— Если смотрели как следует.
— Кто шел замыкающим?
— «Трефойл».
— Шорти!
— Сколько человек на втором плоту?
— Столько же, сколько и у нас, наверно.
— Бог мой, какой холод.