Он наложил пластырь на лапку, устроился поудобней в кресле и положил белку на изгиб локтя. Она поворочалась, несколько раз взглянула на него своими блестящими бусинками и вдруг сладко, по-детски беспомощно зевнула. Андрей погладил ее и сказал:
— Извините эту задержку кольцовки. Но у меня, право же, нет свежих мыслей.
Белка накрылась распушившимся хвостом и стала тихонько посапывать. Это был новый звук в балке. Новый и приятный. Пищал контакт, и сопела уставшая от боли, бессонницы и холода молоденькая белочка. А традевал молчал. На нем проплывали сосредоточенные и потому слегка грустные лица государственных деятелей, их консультантов, ученых, инженеров. И все они смотрели на маленькую, глупую белку, посапывающую на сгибе локтя Сырцова.
— Собственно, коллектив нашего института, — нерешительно сказал бирманец, — в принципе и не возражал. Нас интересует лишь техника… И окончательное направление коридоров. Наши предварительные подсчеты показали, что осуществление проекта позволит нам потеснить джунгли и, следовательно, болота.
Говорили другие, уточняли возможности и трудности, но никто, ни один человек не протестовал собственно против проекта. Кажется, и в самом деле начиналась техника. Но странно, каждый, говоря и даже споря, смотрел не столько на собеседника или оппонента с экрана, не на Андрея, а на маленькую спящую белку. Она стала членом совещания, его неотъемлемой частью.
После окончания кольцовки Андрей сидел в кресле и курил, выдувая дым на сторону. Не хотелось двигаться и, кажется, думать. Просто было хорошо. В нем свершалась какая-то незримая и ему самому непонятная деятельность, мешать которой было бы смешно и неразумно. Пусть идет так, как идет. Но тут, как назло, зазвенел телевид.
— Поздравляю вас с успехом, — сказала дежурная. — Теперь вы не задержитесь в наших местах?
— Нет, почему же?.. Распахать поле, засеять его, подышать запахом свежеподнятой земли… Нет, этого я, пожалуй, не уступлю никому.
— Но ведь ваша главная работа… Она же для всех…
— А разве сев не для всех?
— Да, но уровень…
— В конечном счете всякий уровень зависит от того, куда его поднимет работник. Если я вернусь сейчас, я не столько помогу в главном, сколько помешаю: нет мыслей и идей. Так пусть решаются сложные теоретические и дипломатические вопросы. Пусть окончательно договорятся. А тогда… Тогда, вероятно, появятся идеи и у меня. Ведь самые лучшие мысли приходят неожиданно, ассоциативно. И, как правило, во время физической работы. Вы этого не замечали?
— Нет… Мне как-то не приходилось заниматься ею. Я ведь врач…
— Жаль. Тогда вы не используете возможностей Белого Одиночества. Главное в нем ощущение своей значимости, своей силы в борьбе со… Ну, скажем старинным термином — слепыми силами природы. И если вы… Кстати, а почему вы очутились здесь? И почему вас весной не тянет вдаль?
Она помолчала и потупилась.
— Я спрашиваю это по праву человека, секрет которого известен. Но если вы хотите…
— Семь лет я провела в космосе. Сейчас там муж. К нему я не долечу… Быть в космосе не могу: меня стал угнетать его лучащийся мрак.
— Вы очень любите мужа?..
— Да.
— И будете ждать… хоть всю жизнь?
— Да.
Они помолчали, и, когда оба поняли, что думают об одном и том же, женщина сказала:
— Она тоже будет ждать вас.
— Вы уверены?
— Да.
— Может быть, вы передадите телеграмму в Мадрас?
Она задумалась, потирая лоб пальцем с изумрудным ногтем. Потом тряхнула золотистыми волосами.
— Не нужно. Напишите обыкновенное письмо.
— Вы думаете, что она будет ждать?
— Да. Ведь она женщина. У женщины главное — надежда. Если есть надежда, есть вера — она будет ждать.
Он легонько прижал белку. Она поворочалась и вздохнула.
— Ну, вот видите… Значит, я обязан окончить сев… А уж тогда…
Она засмеялась. Впервые за все время их телевидного знакомства.
— Все-таки настоящие мужчины очень похожи друг на друга. Как только они обретают веру, так немедленно отходят от того, в кого верят. Мой такой же: «Если бы я тебе не верил, я не согласился бы на экспедицию».
— Настоящие мужчины бывают только тогда, когда они встречают настоящих женщин.
Андрей сказал это так назидательно, что сам рассмеялся. Она удивленно спросила:
— Чему вы смеетесь?
— Я изрекаю истины.
— Над добрыми истинами не смеются.
— А, полно! Смеяться можно над всем, если… если тебе радостно.
— Ах вот как… Ну что ж… Кончайте сев и занимайтесь земными делами.
— А вы все еще в космосе?
— Да. Пока его нет на Земле, я все еще в космосе.
Они распрощались, но сейчас же включился Борис:
— Старина, ты здорово использовал форсаж.
— Не понимаю…
— Белка сыграла великолепно. Ты ее долго дрессировал?
Что-то в настрое этого вечера нарушилось. Внутренняя деятельность прекратилась. Стало грустно, и Андрей поморщился.
— Значит, и в самом деле… — растерялся Борис.
Андрей пожал плечами.
— Ладно, старина, не сердись. Все равно здорово. Я рад за тебя, — Борис вздохнул, но добавил радостно, правда, несколько неестественно радостно: — А мы с Эстой решили возвращаться.
— Сеять не хочется?
— Оно бы… Но, понимаешь, Эста… Ну, словом… в городе это как-то легче… спокойней. Да и мне уж хочется настоящих рейсов. А то родится наследник, а батя потерял профессию…
— Ну ты даешь, — засмеялся Андрей, и все, что было хорошего и важного в этот вечер, стало возвращаться и становиться на свои места. Даже нарушенная было внутренняя деятельность опять возобновилась. — Доволен?
Борис яростно поворошил свои густые, иссиня-черные волосы.
— Не то слово. Обалдеваю…
— Давай-давай. Дом закроете?
— Что ты!.. Столько желающих. Сегодня мы связались, по крайней мере, с полусотней пар. Одна нам понравилась. Какая-то Нора с мужем. Так и рвутся сюда.
— Она, эта Нора, какая из себя?
— Красивая. Чуть хуже Эсты. Такая, знаешь… шатенка. Строгий взгляд — наверно, математик или инженер. Ну, только сильна! А муж у нее веселый парень — сразу предложил сыграть партию в шахматы.
Андрей промолчал. Кажется, это и в самом деле Нора. Вот почему на ее столике не было цветов. Она ушла от цветов. Она решила уйти в зону Белого Одиночества, чтоб раз и навсегда разорвать с прошлым и с ним. Ну что ж… Она права — ждать его бесполезно. У него есть одна мечта — далекая Индия. А жизнь идет.
Все было правильно. Все логично. И все-таки грустно. Он вздохнул:
— Слушай, Борис, я тоже хочу быть веселым парнем. Сыграем партийку?
— А что? Все равно эта чертова пурга не даст ничего делать. Прошлый раз, помнится, ты играл белыми?
Они играли в шахматы, курили и растянуто обсуждали события дня.
— Ты явно тянешь на ничью, — сказал Борис, делая ход ладьей.
— Молодых, начинающих отцов нужно беречь.
— А ты что ж?
— Вот я и показываю пример, как нужно будет обращаться со мной в будущем. В свой срок.
Они рассмеялись, и Борис потянулся так, что хрустнули кости.
— А мне и в самом деле хочется перегрузок, полетов и вообще всяческой чертовщины. Ну давай спать?
— Давай, старина. Спокойной ночи.
Андрей выключил аппарат, проверил, как чувствуют себя лоси, и начал устраивать постель белке. Но потом раздумал — просто сделал вмятину на второй подушке, положил белку и прикрыл ее своим шарфом. Несколько минут он слушал, как она посапывает под ухом, потянулся, как это сделал Борис, и вскоре уснул.
Александр КАЗАНЦЕВ
ФАЭТЫ[1]
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СЫНЫ СОЛНЦА
5. ПЕРВЫЙ ИНКА
Итак, Хронику Миссии Разума продолжит уже не Инка Тихий — Кетсалькоатль, а Кон-Тики, то есть солнечный Тики, так называют теперь меня. Слово же «инка» — так произносили здесь люди мое имя — в знак уважения к сынам Солнца стало означать «человек», а «первый инка» — первый человек общины.