Зато тундра, думаю, очень досаждала связистам во время выгрузки. Как назло она к их прибытию совершенно раскисла. А ведь я помню, что в Потаенной — мокрый песок с галькой, шаг шагнул, и будто кандалы на ногах, полпуда грязи налипает сразу.
Правда, вскоре мичман Конопицин снял Галушку, Тимохина и Гальченко с разгрузки — ее заканчивали уже без них матросы «Сибирякова». Галушка принялся налаживать движок, который поставили пока прямо на землю. А Гальченко с Тимохиным разбили палатку под рацию. Наступил самый нервный для радистов момент. Волнуясь, они стали распаковывать ящики с аппаратурой: цела ли она, не отсырела ли, не разбили ли при выгрузке какую-нибудь особо хрупкую деталь?
Пока радисты занимались этим, «Сибиряков» уже снялся с якоря. Гальченко выскочил из палатки. Калиновский размахивал на своей вышке флажками, передавая семафор: «Счастливого плавания!» А сигнальщик «Сибирякова», стоя с флажками на мостике рядом со старшим лейтенантом Качаравой, неторопливо ему отвечал.
На прощанье «Сибиряков» ободряюще погудел, затем развернулся и стал удаляться.
Едва лишь раскатистое эхо от гудка «Сибирякова» затихло в глубине тундры, как Гальченко уже услышал приветливое домашнее бормотание движка. Галушка присоединил шланги к рации, и Тимохин, забравшись в радиопалатку, вышел в эфир. Ура! Все в порядке, аппаратура работает! Новый пост наблюдения и связи в губе Потаенной ожил и действует!
Отдых наступил только на исходе двадцать первого часа с момента высадки. Вещи были разобраны, рассортированы и аккуратно разложены — полушубки к ватникам, ложки-плошки к кастрюлям, чай и лавровый лист к муке и шпигу.
Ну и харч же это был! Вкуснее Гальченко, по его словам, никогда ничего не едал. На дрова нарубили плавник, лежавший поблизости, потом в разлоге, защищенном от ветра, запылал костер, забулькал чайник на костре, заскворчали в кастрюльке мясные консервы. Воды было вдосталь, наивкуснейшей и наичистейшей — из лайд, где таял снег.
Утолив голод, Гальченко засмотрелся на пламя. Он никогда не думал, что плавник горит так своеобразно, зеленоватыми, очень уютными огоньками — зеленоватыми, наверное, из-за морской соли, впитавшейся в древесину!
Шестой связист Потаенной клевал и клевал носом до тех пор, пока, наконец, не ткнулся головой в колени и не заснул крепким сном тут же у костра.
Наверное, и Галушка с Тюриным тоже свалились рядом на землю. Первые два дня, кстати говоря, все спали прямо на земле. Сил не было разбить жилую палатку. Потом, отдохнув немного, связисты установили ее возле радиопалатки.
Разбудил Гальченко ворчливый голос Тимохина:
— Где молодой наш? Будите его, товарищ мичман, время вышло.
Делать нечего, Гальченко сменил Тимохина у рации, а Тюрин полез на вышку сменять Калиновского.
Так началась круглосуточная вахта в губе Потаенной. Продолжалась она ровно сутки, полярные сутки — от августа сорок первого по август сорок второго года…
Глава пятая. НА ПОЛОЖЕНИИ ШТАТНЫХ НЕВИДИМОК
Сами понимаете, работы в Потаенной было сверх головы! Связисты обеспечивали круглосуточную двустороннюю радиосвязь, помогали нашим кораблям, проходившим мимо в обоих направлениях — на восток и на запад. Свои РДО[5] в Архангельск или на Диксон они предпочитали передавать через пост, и, как вы понимаете, правильно делали. Не хотели лишний раз вылезать в эфир, чтобы не засекла немецкая радиоразведка и не навела на них самолеты. А так аккуратненько отсверкают прожектором с моря и спокойно двигаются дальше, к месту своего назначения.
Закончив вахту, Гальченко выползал из палатки, а Тимохин с трудом протискивался в нее и укладывался на боку у рации.
Попробуй расскажи неосведомленному человеку об этой палатке, не поверит, еще, чего доброго, засмеет. Гальченко-то кое-как умещался в ней, он был худенький, небольшой. А каково приходилось высокому и грузному Тимохину! В палатке можно было только лежать или сидеть на полу, и то согнувшись в три погибели.
Кроме радиста и рации, там находился еще и примус. Милый примус! Неугасимый огонь его обогревал во время радиовахты.
И все-таки, несмотря на физическую усталость и хронический недосып, Гальченко не давала покоя его неукротимая мальчишеская любознательность.
Как-то, улучив свободных четверть часа, он слазил проведать сигнальщиков на их верхотуре, под шаром гидрографического знака. Они уже успели сколотить трап и начали устраиваться по-зимнему, всерьез и надолго. Бревнами укрепили площадку, которую в день высадки сбили второпях, кое-как, а на ней установили нечто вроде кабинки, чтобы не так прохватывало ветром. В углу торчал поставленный на попа ящик, на нем лежал вахтенный журнал сигнальщиков, тут же помещался телефон, который соединял сигнально-наблюдательный пост с жилой палаткой внизу.
Самый глазастый вражеский наблюдатель не сумел бы с моря или с воздуха распознать никаких перемен в этом стоящем здесь с незапамятных времен гидрографическом знаке. Ан, теперь-то он был уже с начинкой! Однако все, что происходило внутри этой высокой деревянной пирамиды, увенчанной шаром, происходило скрытно. А палатки размещались у подножия пирамиды в разлоге под прикрытием высокого берега.
Шестеро связистов поста перешли на положение штатных невидимок, хоть и ненадолго. Вот когда Потаенная во второй раз оправдала свое название!
Вахту нес Калиновский. Он разрешил Гальченко заглянуть в стереотрубу, к которой тот прильнул с жадностью, а сам в это время вел биноклем от берега к горизонту и вдоль него, как бы медленно «заштриховывая» взглядом водное пространство. Видимость была хорошей.
— Хоть бы один корабль за вахту! А то все айсберги да айсберги! Надоело докладывать о них, — пожаловался Калиновский. — Или того хуже — мираж!
— Как это — мираж?
— А так. Вдруг сверкнет айсберг на горизонте. Ты определяешь пеленг, расстояние до него, все честь по чести, и докладываешь. А через минуту — бац! — и нету твоего айсберга! Растаял в воздухе без следа.
И Калиновский рассказал новичку про рефракцию.[6]
Вот как? Выходит, рефракция не всегда плоха? Иногда она бывает хороша? Благодаря рефракции удается увидеть то, что очень отдалено от нас. Мы словно бы приподнимаемся на цыпочки и заглядываем через горизонт! А Гальченко всегда так хотелось заглянуть за горизонт!
Перед глазами у Гальченко все внезапно побелело. Огромные хлопья закружились в окулярах бинокля. На Потаенную стремглав налетел снежный заряд. И море, небо, тундра мгновенно словно бы утонули в нем.
— Видимость — ноль, — сказал с досадой Калиновский, отодвигаясь от стереотрубы. — Теперь на вышке — вынужденный простой минут десять-пятнадцать.
Белая болтушка, вроде жидкой манной каши, бултыхалась над морем и тундрой, а вышка беспрерывно раскачивалась, словно маяк, под шквальными ударами ветра.
Прошло несколько минут, и снова возникли серое море и серое небо. Снежного заряда, умчавшегося куда-то в тундру, как не бывало, и Калиновский, повернувшись к Гальченко спиной, нагнулся к окулярам стереотрубы…
Достаточно ли ясно усвоили вы одну очень важную истину: наши связисты в Потаенной были невидимы с моря и с воздуха, зато «слышимы» в эфире? Они находились на положении мышки, которая сидит — притаилась в море, в то время как голодные кошки, с напряжением вытянув шеи, изо всех сил стараются определить на слух, где же она прячется? Правда, «кошки» сидели на очень большом расстоянии от поста — это отчасти было утешительно.
Не снисходя до объяснений, старшина Тимохин сказал мрачно, что рано или поздно, скорее рано, чем поздно, пост в эфире запеленгуют, и тогда жди бомбежки! Гальченко и сам понимал, что немецким радиоразведчикам не понадобится для этого много времени. Но оптимист Конопицин утверждал, что пеленг будет взят неточно, так что особенно тревожиться нечего.
Если продолжить сравнение с кошками, то вам придется вообразить, что одна из них расположилась в Северной Норвегии, а вторая прилегла на Шпицбергене. К огорчению гитлеровских радиоразведчиков, не хватало еще третьей кошки. Ей полагалось бы пребывать где-нибудь восточнее Шпицбергена. Вот тогда мышь в норе сразу была бы обнаружена.
6
Суть этого явления состоит в том, что солнечные лучи, преломляясь в разных по плотности слоях атмосферы, что чаще всего бывает в Арктике, дают порой искаженное изображение предметов. В иных случаях рефракция даже как бы приподнимает их над горизонтом.