Она говорила шутливо и смотрела на деда любовно, но какая-то тревога слышалась мне в ее голосе.
— Ничего, не сопротивляйтесь, товарищ Беленький, — старик поправил полотенце на голове, капризно крикнул: — Дала бы чем руки вытереть.
Потом начал командовать с дивана, усаживая меня для съемки. — Левее… Правее… Нос выше… Правое ухо ниже… Сделайте волевое лицо… Не можете? То-то. Потому что заранее сделали. Отбросьте все выражения… И не смотрите на Таню, у вас от этого сразу лицо делается чересчур выразительным.
Положительно, в этом доме я позволил всем над собой издеваться, не оказывая ни малейшего сопротивления. Мало того, мне и не хотелось оказывать сопротивление.
Он сделал добрых десятка два кадров, все время заставляя меня менять положение.
— Какое у вас, знаете ли, уважаемый товарищ, многообещающее лицо. Терпите, молодой человек, выдержка коротка, а фото вечно. Вы мне годитесь, я чувствую. У каждого фотографа есть свой отдел кадров, и занимается он именно кадрами. Анкета человека написана у него на лице, только не все умеют разобрать почерк…
— Портрет Дориана Грея? — осмелился вставить я.
— О, да он умеет говорить, — удивилась Таня.
— Да-да, портрет Дориана Грея, вы совершенно правы. Лицо человека — это биография. Но на фотографии он может выглядеть старше, чем на самом деле, правда?
— Бывает.
— А что значит «старше»? Лицо темнее, глаза меньше, лоб собран в морщины? Да-да, и только-то? Хо-хо, уважаемый товарищ, я вам еще покажу, каким вы будете. А могу — и каким вы были. Только это неинтересно. Вам же важнее, чего в вас не хватает. Хотите, и это покажу?
— Разболтался, дедушка! — прикрикнула Таня, подошла к старику, быстро и как-то умело отобрала аппарат и снова уложила деда. А тот посмеивался.
— Сфотографировать-то его как ты мне, больному, позволила? Ведь я ушам не поверил, что твоего возмущения не слышу. Самой интересно, да-да. Я же говорю, что умею заглядывать в будущее.
— Положили тебя — и спи! — прикрикнула Таня. — А я провожу гостя. Только…
Она убрала бутылки в шкаф, демонстративно заперла дверцы, спрятала ключ в сумочку, вынула из той же сумочки зеркальце, быстро заглянула в него и сразу убрала обратно. А потом церемонно взяла меня под руку и неслышно закрыла за нами дверь на кухню, хлопнула дверь из кухни в прихожую, проскрипело что-то, и защелкнулась сзади дверь во дворик. Низкий прямоугольник арки пропустил нас на улицу.
— Дед теперь будет спать часов шесть, — деловито сказала Таня. — В институт я сегодня не пойду, не то настроение. Ты куда-нибудь торопишься?
— Что ты! — испуганно произнес я.
Это вырвалось у меня так стремительно и искренне, она засмеялась. А между тем мне как раз и следовало торопиться. И еще как следовало! Прежде всего надо было бы вернуться в ее квартиру — хоть за теми фотографиями огня, которые я успел отобрать. Потом надо было поехать с ними к шефу. Потом мы должны были с ним отправиться на студию, там шла работа над его фильмом по его сценарию с моим участием (в титрах так и напишут: с участием И. Беленького. Мама очень радовалась).
Но я сказал: «Что ты!»
И узнал, какая маленькая Москва: я мог бы ее обнять.
И узнал, какая длинная жизнь: ведь таких вечеров в нее могло вместиться несколько тысяч.
Во дворике, у обитой черным дерматином двери, она подняла ко мне лицо и спросила:
— Завтра?
— Конечно.
— У метро в восемнадцать тридцать. А теперь уходи, а то дед опять тобой займется. А ему это сейчас вредно.
И я ушел.
7
В двадцать часов я не выдержал и пошел к ней домой. Тем более что фотографии все-таки надо было взять. И потом — о каком неудобстве чего бы то ни было могла идти речь после вчерашних разговоров?
Филипп Алексеевич был дома один и очень мне обрадовался. Хотя был занят делом (правда, довольно странным) и за все время нашего разговора ни разу от этого дела полностью не оторвался.
— За фотографиями, говоришь, пришел? Молодец. А я-то, сознаюсь, думал, закружила тебя моя Танюха. Но вот ты здесь, а ее нет, Знала бы она. Молодец ты. Вырвался! (Он считал, что я вырвался.) Филипп Алексеевич продолжал:
— Да ты посиди отдохни, устал ведь. Держись, в проявителе — серебро, в выдержке — золото.
Тут я понял, что необходимо сохранить самообладание, а вежливость обязывает меня спросить все-таки, чем он сейчас занимается. А занимался Филипп Алексеевич тем, что смотрел на развешанные на стене картины (кстати, вчера их здесь не было) и что-то быстро-быстро писал в общую тетрадь, лежавшую перед ним.