— Растолкую, — пообещал Шухов. — А может, ты сам догадаешься, а?
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Три часа тридцать семь минут.
Поезд мягко тронулся с места. Глухо стукнули буфера. Иванов повертелся в купе, сбегал к проводнице, пожаловался на усталость, попросил поскорее принести постель. Назаров как сел, положил руку на мешок, так и не двинулся никуда. У него болела голова. Ночью спал плохо, все поглядывал на соседа по номеру, встал рано. Иванов же суетился, как стрекоза, заговаривал, смеялся беспричинно. Наконец уселся, раскрыл свой чемоданчик, вытащил колбасу, сыр, бутылку водки, водрузил все это на столик, предварительно сбросив с него лампу, позвал:
— Давай, Витя, подкрепимся малость.
Он уже звал его Витей. Назаров обращался подчеркнуто вежливо: «вы». По имени не называл, приглядывался, пытался сообразить, что за попутчик ему достался. Гадал: не то свой в доску, не то себе на уме. Похож вроде на уголовника. А в общем, черт его знает. От сыра не отказался. Покопавшись в своем чемодане, вытащил банку консервов, вяленую рыбку. Положил на стол:
— Закусочка вот.
Иванов налил полстакана, поднял, повертел перед носом, губами почмокал:
— Твое здоровье, Витя.
Выпил одним глотком, понюхал корочку, принялся рыбку раздирать. Назаров сосал сухой сыр. Сидел, привалившись к мешку спиной, глядел на летящие кусты за окном. Лениво подумал: «Плохо, что вдвоем в купе. Выйти куда понадобится, как быть? Мешок с собой тащить? Глупо, на подозрения наведет. В гостинице уже раз сглупил: догадался, дурак, под голову сунуть». Думать думал, а знал твердо: не расстанется с мешком, не оставит его. Пусть что угодно воображает попутчик. Пусть хоть за ненормального считает. Не бросит Назаров то, что досталось ему, что с неба свалилось, на горящих белых крыльях прилетело.
Дернулась, стукнула дверь, отъезжая в сторону. Проводница белье внесла. Брала рубли, головой качала, на водку поглядывая. Иванов ухмылялся, балабонил что-то. К пяти часам утихомирился. Пиджачок сбросил, на крючок повесил. Ботинки под лавку затолкал. Завалился в брюках под простыню, захрапел. Назаров подождал минут десять, поднялся, бочком пробрался к двери. Мешок нес с собой. Нажал на ручку, отодвинул дверь тихонько, выглянул в коридор. Быстро в туалет сбегал, вернулся, улегся. Иванов забормотал во сне, отвернулся лицом к стенке, задышал ровно.
В девять проводница принесла чай. В вагоне началось движение. К окнам прилепились пассажиры, курили, брились. Двери то и дело открывались. Иванов ушел в соседнее купе, там сели играть в карты, зашумели, устраиваясь, потом затихли.
В обед Иванов забежал на минуту, обшарил глазами купе, водку оставшуюся сцапал и опять к соседям надолго подался. Назарову сказал только:
— Ты не заболел, Витя?
— Да нет, — ответил Назаров и отвернулся к окну.
— Ну и ладно.
Ложась спать, Иванов внимательно оглядел попутчика и сказал, будто продолжая обеденный разговор:
— Чего грустить-то? Домой ведь едешь. Не в тюрьму…
Три часа тридцать восемь минут… Не в тюрьму! В тюрьме, наверное, легче. Думать не надо, бояться ничего не надо. Дыши себе в окошечко зарешеченное, на уголок неба голубого поглядывай.
Не сидел в тюрьме Назаров, не знает он о тюрьме ничего. А вот сумел сам себе тюрьму устроить. В собственном доме с голубыми ставенками. Чем не тюрьма, только что без решеток. Лизу вот еще встретил. Не то полюбил, не то так просто, скуку мужскую отводит. Аквариум завел. Не для рыбок, для денег. Лежат они на дне, песочком присыпаны. Над ними рыбки плавают, хвостами шевелят. К стенкам подплывают, глаза пучат, носами стекло пробуют. Прозрачные стенки, да твердые, не выскочить рыбкам на волю. Чем не тюрьма? Свету много, вода есть, корму Назаров дает им навалом. И богатство тут же на дне лежит. Полмиллиона. А жизнь к пятидесяти подкатывает. «Дети, если верна прямая теорема, это еще не значит, что верна и обратная ей». Как решить эту теорему? Как Лизе сказать? «Куда ты торопишься, Виктор?»
К самолету разбитому он торопился. Отделаться от Иванова торопился. А сейчас куда спешит? Страшно стало. Старика Комарова бояться начал: подозревает что-то хрыч, Лизы боится: не проболтаться бы. Людей сторонится. Много их ходит мимо. А что за люди, неизвестно. Не у всех ведь черные очки, как у слепого.
Домой, сказал тогда Иванов. Подумалось: нет у него дома и не было никогда. Иванов все допытывался, куда Назаров подаваться решил. Соврал, сказал, что на Волгу, к матери едет. И правильно сделал: вон ведь как с Ивановым этим проклятым дело повернулось. А тут с Комаровым что-то неладно выходит. Заявится сегодня вдруг старик Комаров, да и скажет: «А ну-ка, парень, подвинься». Что делать останется Назарову?
«Или убил кого?»
Нет, не убил он никого. А мог бы, пожалуй. Давно уже ту черту перешел, что людей от убийц отделяет. Не знал только, где она пролегла, та черта, не ведал, когда переходил. Женщина леспромхозовская когда еще свой вопрос задавала. На лице, значит, это написано. В глазах, наверное, стоит. А с Лизой загадка. Два месяца живет с ним — и ничего, молчит, глупых вопросов не задает. Неужто не поняла? Или таится? Вдруг и она знает про деньги? Да нет, собирается сейчас Лиза в Харьков, как договорились. И забот у нее почти никаких нету. Дал ей Назаров пачку — на дом, сказал. Семь тысяч. Что это за деньги — кот наплакал. Пятьсот тысяч ей бы показать. Распаять коробку, сорвать обертки да кинуть по квартире. «Видишь, какой к тебе муж идет!» И в глаза заглянуть при этом: что там? Мелькнет ли то, что у Назарова мелькало, когда в зеркало смотрелся? Пустое, холодное, блестящее. И жаркое, как огонь в камельке. Это потом он привык, притерпелся, равнодушно пачки сотенных перебирал, когда перепрятывать приходилось.
А часто перепрятывал, пока не догадался аквариум соорудить. Сначала в печке держал, потом к первой здешней зиме под пол уложил. Да все казалось: бросается в глаза половица покалеченная. И боялся: как придет кто в дом, так Назаров на то место поглядывает, где деньги лежат, не может взора оторвать. Теперь хорошо устроился. На аквариум поглядывать при ком угодно можно. Как там рыбки живут? Не пора ли подкормить? И никому невдомек, что не нужны рыбки Назарову, что на деньги он взгляды бросает, справиться с собой не может.
Год пролежали тысячи в подводном царстве. Нынче срок приспел: вынимать их надо. Опять будет мучиться, от чужого глаза прятать, дрожать. Как от Иванова прятал тогда. Да не уберег, уследил Иванов воровским глазом своим. На четвертый день поймал он Назарова, когда тот сверток из мешка вынул, пачки потуже перевязывал: растрепалась упаковка в дороге.
— Ты, Витя, инкассатор, что ли?
Оглянулся, диким криком захлебнулся, деньги к груди прижал. Уследил Иванов все-таки, сумел незаметно в купе забраться. Стоит ухмыляется, руку протягивает.
— Да ты не пугайся, — сказал будто ласково, а сам смотрит нехорошо: к деньгам как к магниту тянется. Отпрыгнул Назаров, мешок за спину спрятал, а сказать ничего не может: в горле комок какой-то застрял, никак не проглотит.
— Сколько увел? — деловым тоном спросил Иванов. — Да ты что, очумел совсем от радости?
— Уйди, — прохрипел наконец Назаров. — Уйди, а то зашибу ненароком.
— Ну это еще мы будем поглядеть, — сказал Иванов спокойно. — Давно я приметил, что не в себе ты, Витя. И мешочек бережешь, как здоровье свое драгоценное. Думал, гостинцы какие везешь. И смотри-ка, угадал почти. Ну так как, говорить будешь? — закончил он жестко, будто приказал.
— Не обязан, — выдавил Назаров.
— Да ведь это как сказать. Мне, может, и не обязан. А вдоль этой линии милицейских отделений, как сельдей в бочке, понапихано. Там что скажешь? Дипкурьером представишься? Рожа у тебя не дипломатическая, не поверят. И мешочек не такой, в каком меморандумы доставляют.
Поезд стал замедлять ход. Замелькали пристанционные постройки, «Уйду сейчас, — подумал Назаров. — Остановится поезд, и уйду».
Но не ушел. Иванов спиной к двери встал, ножичек вынул, поигрывает. И вдруг ручка у двери дергаться стала. Иванов ножик в карман, отодвинулся. В купе новый пассажир ввалился. Иванов засуетился, затормошил Назарова. «Пойдем, Витя, на вокзал сбегаем, коржиков купим, яичек». Потащил Назарова из вагона. «А мешочек-то оставь, товарищ за ним поглядит. Вы уж, пожалуйста, мы в момент обернемся». И понял Назаров, что сила на него наехала, не вырваться теперь, не отбояриться. Пошел за Ивановым, как телок на веревке. Тот в самом деле к ларьку повел, коржиков купил, бутылку пива. В вагон вместе вошли, а в тамбуре остановился Иванов и попридержал Назарова за локоток.