— Простите, товарищ майор. Вы считаете, риск был оправданным?
— Как всякий большой риск: и да, и нет. Понимаю, что победителей судят. Строже, чем побежденных, если хотите. Так вот. Оба водителя вели себя и смело, и осторожно. В их действиях я не приметил ни бесшабашности, ни излишней перестраховки. Проще — трусости.
— Но…
— Помощник водителя струхнул. Осуждаю, но не наказывал бы. Я видел его там, над кручей. Это для него такой урок, какой не всякий солдат получает за весь срок службы. Вы воевали, товарищ капитан?
— За хвост подержался, как говорится. Восемь месяцев и девятнадцать дней. Второй Белорусский.
— На одном фронте, значит. Так вот, товарищ капитан. Я командовал танковой ротой, — и майор назвал номер полка и гвардейской дивизии. — Так вот, в то время, капитан, я бы если не уговорил, то выкрал бы у вас этих ребят. Ей-ей, утащил бы.
И они оба рассмеялись.
— Извините, капитан, но вы сухарь.
— Я люблю этих ребят, майор. Не так уж просто получились из них хорошие солдаты.
— Так уж водится… — вздохнул майор.
Потом, откозыряв, они пожали друг другу руки и разошлись по своим делам. От командира части Чекрыгин вернулся в подразделение и снова вызвал к себе Лазарева и Попова. Но теперь он принялся расспрашивать Сашку, а не старшего сержанта. Капитан знал: Попов куда эмоциональнее Трофима и его легче расшевелить. У старшего сержанта Чекрыгин уточнил детали, и больше всего они говорили о том моменте, когда Трофим потерял контакт с машиной; не растерялся, а именно утратил связь.
— И все-таки то была машина, — заключил капитан. — Но счастье и достоинство ваше в том, что вы не потеряли связи, контакта друг с другом. И в трудную минуту каждый из вас не стал сам по себе. Тогда — беда… Неминуемая…
Теперь, лежа с разбитой головой на нарах, Лазарев, вспомнив слова капитана, осознал, что именно эта беда и стряслась с ним, с ними там, на берегу таежной реки, наполненной темной водой. Он, Трофим, пыжился своей праведностью, как пивная кружка пеной. Он ни разу, ни на секунду не представил себя на Сашкином месте, для которого сказочная удача обернулась капканом. Возможно, что равнодушная, даже насмешливая издевка, с которой он отнесся к смятенному Сашке, — привычка к сумасбродным идеям, то и дело выдвигаемым Поповым. Трофим не почувствовал глубокого срыва в душе друга. Тут они стали каждый сам по себе, и пришла неминуемая беда. Нет врага более лютого, чем старый друг. Ведь он знал и слабые струны сердца Сашки, самые больные раны его души.
Трофим должен был признаться себе: воспользовался он этим знанием беспощадно.
«Но что толку валяться на нарах? — спросил себя Трофим. — Надо идти, идти скорее, пока Сашка сдуру, сглупу, сгоряча не натворил еще чего-либо более дикого, совсем непоправимого, хоть бы и для себя самого. Он долго раздумывать не будет. Хватит ли у меня сил? Должно хватить. Достало же их у Сашки, когда он посоветовал свернуть вправо по склону, хотя отлично понимал: маневр лишает его последнего шанса на спасение в случае неудачи. Должно и у меня хватить сил спасти его от самого себя».
Трофиму представился Малинка у кафедры, когда он выступал с докладами по правовому воспитанию. То, что «совершил» Лазарев на глазах у Сашки, швырнул «алмаз» в реку, квалифицировалось статьей 98 УК как «Умышленное уничтожение или повреждение государственного или общественного имущества», причем, по пункту «б» — «причинившее крупный ущерб». По нему преступник «наказывается лишением свободы на срок до десяти лет». Без оговорок.
Парни из поселка очень любили слушать доклады Малинки. Рассказывает он интересно. Еще бы — двадцать лет богатейшей практики! Но больше всего ребятам нравилось задавать Пионеру Георгиевичу всякие каверзные вопросы. Они вгоняли участкового инспектора в пот, но старший лейтенант обычно с честью выходил из трудных положений.
«Почему же Сашка не догадался? — затосковал Лазарев. — Ведь все так ясно! Я виноват — не сказал после потасовки на берегу? Пожалуй. Но уж больно он разошелся. Прямо озверел. Мне хотелось его как следует проучить, чтоб долго помнил. Вот и проучил на свою голову».
Лежать на нарах и размышлять было приятно, покойно. Трофим не заметил, как впал в забытье.
Проснулся от мысли:
«Предал Сашка… Сашка предал? Предатель Сашка… Это Сашка-то предатель? Он же бросил меня. Из-за алмаза бросил. Смотался. А алмаз при мне. Надо отдать. Скорее отдать. Немедленно. Как я мог спать, когда алмаз при мне, а его нужно отдать. Отдать, пока Сашка не натворил еще каких-либо бед. Сказать ему про алмаз — и сдать. Сдать, сдать!»