— А что? Красиво, — сказал командир.
Старший лейтенант выразительно поморщился.
— Красота — дым. Главное — точность.
— Куда уж точнее. Действительно, «Сезам, откройся!». Читал сказку-то?
— Не увлекаюсь.
— Зря. От сказки до любви — один шаг.
— У кого как.
— Ну-ну! — сказал командир, похлопав своего помощника по рукаву.
И погас разговор. Как огонь свечи от порыва ветра. Гаичка покосился на Полонского и по серьезной пристальности его взгляда понял, что тот отлично ориентируется в недомолвках командиров. И ему стало грустно оттого, что он еще не умеет быть таким вот знающе-безучастным, что ему входить да входить в эту жизнь.
Корабль шел стремительно, отбрасывая белопенные валы. За кормой уходила вдаль широкая, как шоссе, взбаламученная и выровненная дорога. Подрумяненные волны, катившиеся от восхода, пританцовывая, замирали перед этой дорогой, словно она и в самом деле была твердью.
Вдали от берега ветер посвежел и волны стали торопливее, будто овцы в бесконечном стаде бежали одна за другой, потряхивая лохматыми спинами. Вымпел, висевший тряпицей, вытянулся, стал упругим и гибким. Временами волны подкидывали сторожевик и шлепали его по днищу так, что гудел и вздрагивал весь корабль.
— Лево руля. Курс семьдесят!
— Есть курс семьдесят! — глухо отозвался рулевой из рубки.
И сразу волны побежали словно бы мимо корабля и качка стала изнуряюще бестолковой. Совсем было утонувшая в море темная полоса берега вновь начала подниматься. Еще через полчаса корабль вошел в небольшую открытую с моря бухточку с высоченными скалами, ощерившимися хаотическим нагромождением гигантских глыб. Здесь под берегом было тихо, с моря добегала лишь гладкая зыбь, покачивала белые скопища медуз. Прогрохотала якорь-цепь и, застопоренная, сонно заскрипела, захрапела в клюзе.
До обеда Гаичка все надеялся, что это ненадолго. Когда по палубе поплыли бачковые, держа на вытянутых руках горячие кастрюли, он еще восхищенно смотрел и удивлялся, как ловко они ныряют в отверстия люков, прижимая кастрюли к груди, как виртуозно ногами открывают и закрывают за собой дверь.
— Циркачи!
— В бухте-то? — удивился Полонский. — Вот заштормит.
— Тогда, наверное, и есть не захочется.
— Это сначала. А потом только давай.
В бачках было что-то гороховое. Матросы поспорили на эту тему, одни уверяли, что это густой суп с мясом, другие — что мясо с жидкой кашей. Попросили бачкового, когда тот отправится на камбуз за компотом, выяснить этот вопрос у кока.
Бачковый вернулся хмурый, передал слова кока, что третий кубрик за глупые вопросы добавки в другой раз не получит. Это всех рассмешило: на сытый желудок такие угрозы казались забавными.
— Эх, братцы, какой сегодня вечер в клубе! — сказал Гаичка, не в силах удержать давно распиравшую его радость.
Он думал, что матросы кинутся с расспросами, но никто даже ухом не повел. Только этот зануда Полонский потянулся точно так же, как Гаичка, и ответил в тон:
— Для кого танцы в клубе, а для кого на палубе.
— Разве до вечера не вернемся?
Вокруг засмеялись.
— Если вышли в поход, считай, на неделю, а то и на две.
Гаичка похолодел.
— Мне вечером надо быть в клубе!
Кубрик задрожал от хохота. Бачковый уронил на стол только что собранную груду мисок и, обессиленный смехом, сел на койку. Смеялись молодые матросы несмело, еще не совсем понимая, что к чему. Демонически хохотал Полонский, грохоча по столу ладонями так, что подскакивали миски.
— И этот тоже! — сквозь смех говорил он. — В библиотекаршу влюбился!
— При чем тут «влюбился»! — взвился Гаичка так горячо, что вызвал новый взрыв хохота. И, поняв, что выдал себя с головой, добавил как можно равнодушнее: — Сегодня занятия литературного кружка, вот и все.
Смех затихал медленно. Время от времени кто-то хихикал, мотнув головой от набежавших каких-то своих воспоминаний, и снова по кубрику пробегала судорога очередного приступа смеха. Так гроза, отбушевав и натешившись, откатывается вдаль, всхлипывая над притихшей землей отдаленными громами.
— Гена любит Марину, а Марина любит своего родного мужа — классический треугольник.
— Целый многоугольник получается. В нее полбригады влюблено.
— Эх ты! — сказал Полонский. — Она же замужем. И знаешь кто у нее? Старший лейтенант Росляков…
Озноб прошел через все тело, сдавил дыхание. Сразу вспомнилось, как он первый раз нырял с борта. Был час купания. Разогревшийся на обманчивом солнце, Гаичка ласточкой нырнул в пологую волну и задохнулся от холода. И пошел саженками, торопясь разогреться.