— Категорически отрицаю подобное обвинение. Это наглая провокация!
— Как же вы объясните, что в коробочке, найденной у вас при обыске, находились копии военных планов, дислокации войск и данные об артиллерийском вооружении?
— Об этом не имею никакого представления…
— Значит, надо понимать так, что некто таинственно проник в ваш сарай, нашел там железную коробку, сохраняющую отпечатки ваших пальцев, и рядом с письмами, написанными вашей рукой, положил шпионские материалы, чтобы чекисты обнаружили при обыске и предъявили своему идейному противнику обвинение в шпионаже? Вы неглупый человек, Щепкин, и должны понимать, что подобная увертка звучит сверхнаивно. Я снова спрашиваю вас, кто предоставлял материалы шпионского характера?
— На провокационные вопросы отказываюсь отвечать.
Лицо Щепкина затвердело, возле губ прорезались острые складочки, и глаза стали непроницаемыми.
Расследование по делу «Национального центра» и «Добровольческой армии Московского района» выявляло все новые и новые подробности контрреволюционной деятельности кадетского подполья, готовившего удар в самое сердце Советской власти. Деникин вел бои возле Тулы, и в этих условиях ВЧК должна была с особой тщательностью обеспечить тыл, очистить его от заговорщиков, бандитов и шпионов, которые копошились по темным углам, дожидаясь своего часа.
Вдумчивый анализ улик, очных ставок, перекрестных допросов привел Менжинского к заключению, что Щепкин не подпускал сообщников к источникам получения шпионской информации. Только он, лично, знал людей, которые похищали важнейшие военные секреты и передавали их Деникину.
В материалах дела Алферова был невыясненный эпизод. Один из гостей директора школы, которым мог быть, судя по описанию, Щепкин, имел встречу в саду «Эрмитаж» с неизвестным мужчиной. В разговоре был упомянут некий Серж, большой любитель музыки, не пропускавший ни одного симфонического концерта. Алферов об этой встрече ничего сказать не мог, а Щепкин молчал. И это упорное молчание невольно притягивало внимание Менжинского к незначительному, казалось бы, эпизоду. Надо было выяснить, почему Щепкин так упорно отрицает доказанный следствием факт встречи в саду «Эрмитаж» и разговора с упоминанием некоего Сержа?
Сержа надо найти. Если он знает об аресте Щепкина, то наверняка затаился, оборвал все связи…
— Я понимаю, что из ваших лап мне не вырваться живым, — надтреснутым голосом заговорил Щепкин. — Жестокость и произвол Чека известны всему миру и заставляют содрогаться все цивилизованное человечество…
— Вас будет судить военный трибунал, — ответил Вячеслав Рудольфович, невольно загораясь гневом. — Я понимаю, что вам хочется надеть на себя венец идейного мученика. Но судить вас будут за шпионаж и подготовку заговора. Вы знаете, какую меру наказания предусматривает законодательство за шпионаж в военное время… А насчет жестокости Чека, заставляющей, по вашим словам, содрогаться цивилизованный мир, надо тоже разобраться…
— Вы хотите это опровергнуть? Любопытно…
— Постараюсь удовлетворить любопытство… Сироты и жены расстрелянных красноармейцев не бегут за границу и не пишут мемуары о сожженных родовых поместьях. Чувствительная Европа не знает о расстрелянных в Курске, повешенных в Киеве и спаленных под Черниговом. Всякое действие вызывает противодействие. Революция тоже имеет собственные законы…
Щепкин поежился, словно в кабинете потянуло вдруг сквозняком.
— Это у вас теперь называется «карающий меч революции».
— Карающий меч, Щепкин, но не мясорубка. Мы отвечаем на белый террор. Убийство Володарского, Урицкого, покушение на Ленина, мятеж левых эсеров, измена Муравьева, стоившая жизни тысячам красноармейцев, мятеж фортов Красная Горка и Серая Лошадь. Недавняя бомба в Леонтьевском переулке.
Менжинский говорил, а перед глазами вдруг встало увиденное им на Украине лицо молоденького, с закушенными от немыслимой боли губами красноармейца — бандиты Зеленого живьем содрали с него кожу.
Вячеслав Рудольфович схлестнул в замок руки, сжал переплетенные пальцы. Встал, прошелся вдоль стены, поворошил волосы. Ощутил на затылке взгляд Щепкина и вернулся к столу.
— Дальше продолжать? — понизив голос до напряженного шепота, сказал он. — Продолжу, Щепкин… Взорванные шахты, разрушенные заводы, фабрики. Паровозы без топлива, разобранные бандитами рельсы. Разруха кругом и смерть. От пуль, от голода, от горя, от тифа, беспризорные ребятишки… Это все сверх того, что в Архангельске — англичане, в Сибири — Колчак, а под Тулой — Деникин, что с вашего благословения и с вашей помощью Ступин готовил восстание. Ударные отряды натворили бы такое, перед которым бы побледнели все россказни о Чека. «Приказ номер один», найденный у вас при обыске, сводился к известному принципу: пленных не брать и патронов не жалеть…