Вячеслав Рудольфович задумчиво полистал папку с материалами по делу Роменского.
— Хорошо… Я сам с ним побеседую… Насчет собранных чемоданов, Павел Иванович, вы повнимательнее разберитесь. А в отношении замка явная выдумка. Просто приметил вывеску кустаря и на страховку запомнил ее, чтобы в случае чего можно было сослаться… — Менжинский повернулся к Артузову, стоявшему возле окна. — Мне кажется, Артур Христианович, что Роменский именно тот самый «Серж», с которым Щепкин встречался в саду «Эрмитаж».
— Вряд ли… Не стал бы Щепкин называть собеседника собственным именем.
— Но Роменский был с дамой. Не будешь же его при посторонних величать иначе, если по документам он значится Сергеем Васильевичем. Нет, я убежден, что он и есть «Серж».
— Интуиция? — улыбнулся Артузов. — Очень нужна в наших делах. Но на первом этапе. Потом ее требуется подкрепить доказательствами. Голую интуицию в обвинительном заключении Феликс Эдмундович не принимает.
— Разумеется, Артур Христианович… Поэтому мы начнем с интуиции, а кончим фактическими доказательствами. Если Роменский не имел доступа к оперативным данным, а информацию Щепкину передавал, то у него целая сеть информаторов в штабе. Это делает шпионаж много опаснее, чем мы могли предположить.
ГЛАВА XII
— Знакомство с Алферовым вы напрасно отрицаете, Роменский, — сказал Вячеслав Рудольфович. — Объяснения насчет слесаря и замка примитивны.
— Виноват, товарищ Менжинский, — сказал Роменский и вскинул на Вячеслава Рудольфовича светлые глаза. Прозрачные, словно две полированные стекляшки. В них ничего нельзя было разглядеть, кроме устойчивого непроницаемого блеска. — Насчет замка и слесаря я действительно придумал… Понимаете, неожиданное задержание, а потом обыск. Судебная психиатрия доказывает, что в таких случаях у человека может сработать самая неожиданная защитная реакция. Вырывается от растерянности какое-нибудь глупое утверждение, потом попадешь в плен сказанного и принимаешься домысливать целую логическую систему… Собственно говоря, я знал не Алферова, а Алферову… Александру Самсоновну. Она неплохо играет на фортепьяно, а я страстный любитель музыки. Увлекаюсь скрипкой. Даже состою членом профсоюза музыкантов… Александра Самсоновна иногда соглашалась мне аккомпанировать. Так что, знакомство наше было весьма приватным, если позволите так выразиться… Чайковский, Дебюсси, Скрябин — вот кто познакомил нас… Музыка для меня — жизнь, отдых и наслаждение…
— На концертах, конечно, бываете?
— Безусловно… Я иногда даже думаю, что ошибся в выборе профессии.
— Можно быть прекрасным музыкантом и работать в другой области.
— Да, разумеется. Но я все-таки рядовой любитель и дилетант.
— Я бы не назвал вас дилетантом, Роменский. Мне кажется, у вас натура весьма разносторонняя…
— Что вы имеете в виду? — насторожившись, спросил Роменский. Спросил несколько торопливее, чем полагалось.
— С кем вы встречались на концертах в саду «Эрмитаж»?
Роменский успел справиться с собой и ответил равнодушным голосом человека, которому задают скучные вопросы и обязывают отвечать на них.
— Вы, видимо, хотите услышать от меня определенную фамилию. Но я уже несколько раз заявлял, что господина Щепкина я не знаю и с ним никогда не встречался. В том числе и на концертах в саду «Эрмитаж».
— У нас есть данные, что в конце лета на одном из последних концертов вы были вместе с дамой и пожилым человеком.
— Любители музыки — народ общительный, — усмехнулся Роменский. — Я мог разговаривать с соседом по залу, случайным человеком в буфете, в фойе, на прогулке в антракте… Видимо, я разговаривал и с дамой, и пожилым человеком. Отрицать не хочу, утверждать не осмеливаюсь…
Лицо Роменского отвердело еще больше, и Менжинский почувствовал, что помощнику управляющего делами очень хочется уйти от ответа на вопрос о встрече в саду «Эрмитаж».
— И все-таки я продолжаю надеяться, Роменский, что вы припомните эту встречу на концерте… Право же, в ваших интересах ее припомнить как можно лучше. Этот крохотный факт разрушает вашу прелестную гипотезу, Роменский.
— Может быть, вы поможете? Скажете более определенно, что и в каком плане вас это интересует? Вы говорите, что для моей пользы я должен ее вспомнить, а я нахожусь в совершеннейшем неведении.