В кабинете Дзержинского собрались руководители операции. Немногословный, деловито собранный Менжинский, хмурый Аванесов и начальник Особого отдела Московской ЧК Евдокимов.
— Кто у нас следующий? — спросил Феликс Эдмундович.
— Фомин… Идет к Алферову.
— Правильно… Фомин умеет дело делать без лишнего шума. Пригласите его.
В кабинет вошел Фомин. Остролицый, с большими внимательными глазами, сосредоточенно глядевшими из-под строгих бровей. Воротник гимнастерки был великоват для худой шеи.
— Прошу получить ордер, товарищ Фомин, — тихим голосом сказал Вячеслав Рудольфович, протягивая вошедшему бумагу, подписанную председателем ВЧК. — На арест и обыск… Обыск произведите самым тщательным образом. Особое внимание обратите на письма, записи и всякого рода заметки. Они могут оказаться чрезвычайно важными. Не упустите из внимания ни одного написанного слова… Вы понимаете меня?
— Понимаю, товарищ Менжинский, — ответил Фомин и чуть прищурился. — Как не понять!
Опытный работник ВЧК, прошедший суровую жизненную школу, Фомин с внутренней улыбкой воспринимал тихие слова штатского человека в пенсне с золотыми ободками. На чекистской работе Фомин, как говорится, собаку съел, а его наставляет человек, который в ВЧК без году неделя. Арестов и обысков Фомин провел не один десяток. Уж как-нибудь сообразит, что ему делать и где смотреть.
— Да, товарищ Фомин, ко всяким записям на сей раз проявите особое внимание, — сказал Дзержинский.
Фомин смутился. Зеленовато-серые глаза Феликса Эдмундовича, казалось, обладали способностью читать в душе, что думают в данный момент подчиненные.
— Ясно, Феликс Эдмундович, — торопливее, чем следовало, откликнулся Фомин. — Сам буду смотреть и ребятам строго-настрого накажу… Ничего не упустим.
— Не имеем права упустить, товарищ Фомин, — заговорил Менжинский. — По всем данным, Алферов у них важная птица… Знает много и потому представляет для нас особую ценность… Прошу покорнейше обойтись без стрельбы.
— Есть, обойтись без стрельбы.
— И осторожность… Учтите, товарищ Фомин, заяц всегда выскакивает там, где его меньше всего ожидаешь.
На лице Фомина растаял иронический прищур. Он вдруг ощутил, что человек, вручивший ордер на обыск, так же как и Феликс Эдмундович, умеет заглядывать в глубь человека много дальше, чем другие, и понимать, что думает сию минуту даже такой опытный чекист, как Фомин.
Вспомнились вдруг слова, сказанные в приемной о Менжинском: «ЦК направил с особыми полномочиями…»
В тусклом свете лампочки, вполнакала горевшей на площадке, Алферов увидел молчаливых людей и черное дуло направленного на него нагана. Он резко подался назад, норовя захлопнуть дверь, но было уже поздно.
— Спокойно, гражданин Алферов. Просим не шуметь.
С ордером на обыск директор школы ознакомился с непонятным равнодушием. Скользнул глазами по бумаге и тут же вернул ее обратно. Сидел за столом, потухший, обмякший и грузный, ковыряя пальцем невидимое пятнышко на плюшевой скатерти.
Хозяйка дома вышла к чекистам в полупрозрачном пеньюаре, отделанном пышными кружевами. В пене кружев угадывалась высокая грудь. Красивая голова была независимо откинута назад. Глаза щурились от света. Пожалуй, только набрякшая жилка, вздрагивающая возле уха, выдавала страх, который всеми силами старалась не показать хозяйка дома.
— По какому праву вы нас обыскиваете? Как вы смели ворваться в дом к мирным людям?
Она вываливала один вопрос за другим, не дожидаясь ответов.
— Алекс, объясни же им наконец… Мой муж директор показательной школы… У нас похвальные отзывы Наркомпроса! Нет, я немедленно должна позвонить Павлу Ипатьевичу… Павел Ипатьевич член коллегии. Он сейчас же поедет в Кремль, чтобы прекратить самоуправство. Боже мой, ну что ты сидишь, Алекс!
Хозяйка дома решительно направилась к столу, где стоял телефонный аппарат.
— Прошу оставаться на месте! — сказал Аванесов.
— Но я пока не арестована, надеюсь?
— Пока нет, — спокойно ответил Аванесов.
Оперативник загородил дорогу к телефону и для острастки покачал тяжелым маузером.
— Можете меня расстреливать! Я не боюсь вас! — визгливо закричала хозяйка дома. — Стреляйте же!
— Перестань, Саша, — поморщившись, попросил Алферов. — Никто в тебя стрелять не будет.
— Вот именно, — усмехнулся Аванесов. — Выпейте воды и успокойтесь… Звонить по телефону не разрешаю. Приступайте к обыску, товарищ Фомин.
Александра Самсоновна, театрально раздув ноздри, окинула презрительным взглядом чекиста, загородившего ей путь, и возвратилась к столу.
Искали тщательно. Отбили плинтусы, подняли подозрительные паркетины, перелистали книги.
Памятуя указания Менжинского обратить особое внимание на всякого рода записи и переписку, Фомин терпеливо просматривал сложенные чекистами на стол методические инструкции, написанные директором школы Алферовым, копии справок, списки, ведомости, старые письма, планы занятий, хранившиеся в письменном столе.
Среди них находилась и записная книжка хозяина дома. На страницах ее были записаны адреса и телефоны, короткие заметки, сделанные для памяти. Прочитать что-нибудь стоящее в записной книжке Фомин не надеялся. Мало-мальски соображающий человек не будет записывать в собственную книжку то, что не хочет показывать другим.
Внимание Фомина привлекла страничка с записью долгов. Какому-то Александру Ивановичу хозяин дома ссудил 452 рубля 73 копейки, а Николаю Артемьевичу 453 рубля 23 копейки, Кириллу Кирилловичу — 427 рублей 17 копеек.
— Так с копейками в долг и давали, гражданин Алферов? — спросил Фомин. — Вроде человек вы широкой натуры, а долги до копеечки отсчитывали… Что сейчас на копейки купишь?
— Не только на копейки, на рубли теперь ничего не купишь, — хмуро ответил Алферов. — Теперь счет на тысячи идет.
— Почему же тысяч у вас никто не занимал?
— По двум причинам, — усмехнулся Алферов. — Во-первых, у меня тысяч не имеется. А во-вторых, эти записи к тысячам никакого отношения не имеют… Грешен, люблю с компаньонами в картишки перекинуться. По маленькой, для удовольствия души. А поскольку, как вы изволили заметить, копейки теперь не в ходу, то и выигрыши копейками мы получать друг у друга не могли. Перешли, так сказать, на безналичные расчеты… Сначала я долг записывал, а на другой раз мог оказаться не в авантаже, и тогда на меня долг записывали. Удобная, знаете ли, для нынешних времен система…
Фомин слушал и думал, почему партнеры проигрывали Алферову всегда по четыре сотни с хвостиком.
Фомин ощущал, что догадка где-то близка, что она примитивно проста, но ухватить ее он не мог.
Странная, очень странная запись карточных долгов…
— Вот номер телефона записан, товарищ Фомин, — сказал оперативник, положив на стол школьную тетрадь. На розовой обложке почерком хозяина квартиры было написано: «4-28-19».
— Четыре — двадцать восемь — девятнадцать, — машинально прочитал вслух Фомин. — Постой, постой… Четыреста двадцать восемь девятнадцать…
Алферов побледнел.
— Четыреста двадцать восемь рублей девятнадцать копеек, — продолжил Фомин. — Так ведь тоже можно записать?
Хозяин квартиры молчал.
— Так вот какие у вас карточные долги записаны!.. Кто такой Александр Иванович, который должен вам четыреста пятьдесят два рубля семьдесят три копейки? Что же вы не отвечаете? Я ведь по телефону могу поинтересоваться.
— Астров, профессор Петровской сельскохозяйственной академии, — выдавил Алферов первое признание.
— Алекс! — пронзительно крикнула жена. — Тварь!.. Тряпка… Боже мой, какое ты ничтожество!..
— Проводите ее в другую комнату! — распорядился Фомин. — Где проживает Астров?
— Неглинная, семнадцать… Я скажу… Я все скажу! Запутали меня, обманули!.. Я все скажу… Заблуждение! Минутное заблуждение…
Алферов проворно соскользнул со стула, бухнулся на колени и, быстро перебирая ими по паркету, оказался у ног Фомина.