— При чем тут повороты? — задиристо вскинулся Ладыженский.
— Пожалуй, справедливо заметили. Повороты тут действительно ни при чем. У вас ведь их, собственно говоря, и не происходило. Каким вы были, таким и остаетесь, — сказал Менжинский, помедлил, вглядываясь в насторожившееся лицо Ладыженского, и поставил точку. — Эсером. Так вас интересуют обстоятельства ареста Роменского?
— Да, Роменского.
— Почему только Роменского? А основания для ареста военнослужащих Миллера, Сучкова, Ступина Всеросглавштаб не интересуют? А других заговорщиков подпольной армии, схваченных с поличным?
— Я выполняю служебное задание. Если вы отказываетесь отвечать на мой вопрос, прошу разрешить мне уйти.
«Струсил, — подумал Менжинский. — Уж не к нему ли тянется ниточка от Роменского?»
— Данные предварительного расследования сообщить не имею права. Но основание для ареста Роменского скажу — обвинение в шпионаже.
— Это чудовищное недоразумение!
— Роменский тоже пытается нас в этом уверить.
— Я убежден в его невиновности… Он знающий и преданный работник.
— Мы во всем разберемся.
— Понятно, — сказал Ладыженский, встал и привычно одернул френч. — А вы подумали о последствиях, товарищ Менжинский? Подобное обвинение бросает тень на работников высшего руководящего органа Красной Армии, героически сражающейся с Деникиным.
— Не надо, Ладыженский. Англичане не советуют швыряться камнями тому, у кого дом со стеклянной крышей… Если бы это была только тень… Материалы, которыми мы располагаем, дают основание подозревать крупное шпионское гнездо в Росглавштабе.
— Это немыслимо! За клеветнические утверждения вы будете нести персональную ответственность. Пока вина не доказана, я требую освободить Роменского. Не забывайте, что Особый отдел, кроме ВЧК, подчиняется и Реввоенсовету.
— В первую очередь я подчиняюсь партии, Ладыженский. Партии большевиков.
— Значит, вы отказываетесь выполнить указание товарища Троцкого?
— Отказываюсь. И вину Роменского докажу. А также и вину всех остальных шпионов, орудующих в Росглавштабе. Можете быть свободны.
Ладыженский встал и почти строевым шагом удалился из кабинета.
— Сердитый товарищ, — сказал вошедший Нифонтов. — С чего это он так, Вячеслав Рудольфович?
— Случается, Павел Иванович. Говорят, что ничем нельзя человека так оскорбить, как правдой… Лиса меняет хвост, а не нрав. А когда она вдобавок еще начинает читать проповеди, надо лучше сторожить гусей. Что у вас?
— У Ступина хворь объявилась. Сегодня врача потребовал.
— Что же за хворь?
— Распространенная… Сифилис. Врач сказал, что будет лечить. Вовремя, говорит, подследственный спохватился… Скис Ступин, Вячеслав Рудольфович. Заявил, что будет давать искренние показания.
— Наконец-то, — облегченно вздохнул Вячеслав Рудольфович. — Покорнейше прошу, все протоколы допросов сразу же ко мне.
— Ясно…
— Ваши как дела?
— Спасибо вам, Вячеслав Рудольфович… Во все стороны письма насчет моего Федюшки пошли. Может, еще отыщется.
— Я уверен, что найдется, Павел Иванович.
«Кудеяр», терпеливо отсиживавший в тюрьме ВЧК вместе со своим бывшим шефом Миллером, сообщил, что Роменский пытался передать на волю записки.
Записки были перехвачены.
В одной из них, адресованной некой госпоже Баренцовой, проживающей в Москве по Большому Харитоньевскому переулку, Роменский писал:
«…Мои дела скверны… Крестник моего отца комиссар финансов Крестинский. Может быть, вы сумели бы поговорить с ним о смягчении приговора…»
— Больше всего наш подопечный жить хочет, — сказал Менжинский, прочитав записки. — Обратите внимание, Артур Христианович, «поговорить о смягчении приговора…».
— Я тоже заметил. К тому, что приговор состоится, он морально подготовился. А вот насчет того, что могут поставить к стенке, он категорически не согласен… Правильно вы его натуру угадали, Вячеслав Рудольфович.
Когда Роменскому были предъявлены записки, наигранное самообладание сразу покинуло его.
— Меня расстреляют? — побледнев как бумага, спросил он упавшим голосом, и острый кадык на шее дернулся снизу вверх.
— Вы хорошо знаете, что полагается за шпионаж в военное время…
— Не надо! Только этого не надо! — Роменский вскочил со стула и, словно загораживаясь от воображаемой пули, выкинул вперед руки. — Я расскажу!.. Скажу всю правду! Все расскажу…
— Выпейте воды и возьмите себя в руки… Если вы дадите чистосердечные признания, это будет учтено трибуналом при рассмотрении дела.