— Совершенно естественно. Наша способность к восприятию, пусть и в сто миллионов раз большая, чем у людей, все-таки еще в сто тысяч раз меньше, чем у сапонийцев — назовем так обитателей пузыря. Одна прожитая для нас сейчас секунда — двое суток для них. В таком же отношении движется вперед и вся их жизнь. Ты только обрати внимание на эти растения.
— Все верно, — согласился я. — Я отчетливо вижу, как деревья — а эти кораллоподобные образования и есть, наверное, деревья, — на наших глазах растут, цветут и плодоносят. А вон там здание как бы растет само по себе.
— Нет, это его строят сапонийцы. За ту минуту, что мы наблюдаем, они успешно проработали два месяца. Рабочих мы не видим, ибо их движения неуловимы для нашего зрения. Но давайте-ка изменим это. С помощью микрогов мы уменьшим остроту своих органов чувств еще в сто тысяч раз. На, вдохни-ка. Роста мы останемся того же, я только передвинул движок на шкале времени.
Дядюшка Вендель опять поднес ко мне стеклянные трубочки. Я вдохнул и сразу же оказался в городе, окруженный многочисленными, чем-то очень занятыми существами, внешне очень напоминающими людей. Правда, все они показались мне как будто прозрачными, что скорее всего связано с их происхождением — ведь они из мыла и глицерина. Мы различали отдельные голоса, хотя, не зная языка, понять я ничего не мог. Растения потеряли невероятную скорость роста, мы жили и чувствовали сейчас так же, как и сапонийцы.
Обитатели мыльного пузыря тоже заметили нас, окружили и забросали вопросами, явно выдававшими их любознательность.
Понимали мы друг друга с трудом, потому что их конечности, имевшие некоторое сходство с конечностями полипов, производили движения столь странные, что язык жестов был невозможен.
Тем не менее приняли они нас вполне дружелюбно: как выяснилось позднее, они приняли нас за обитателей противоположной части планеты, где им бывать еще не доводилось. Пища, которую они нам предлагали, имела несомненный щелочной привкус и не особенно понравилась нам; со временем, однако, мы привыкли к ней, и только одно было очень неприятно: здесь не было никаких напитков, одни кашицеобразные супы. Вообще на этой планете все было тягучим и студенистым…
Сами же сапонийцы — действительно разумные существа. Наблюдая за тем, как они принимают пищу, как дышат, двигаются, отдыхают, то есть удовлетворяют потребности всех живых существ, мы получили и первые представления об их языке.
Поскольку мы были тут окружены всеобщей заботой, а Вендель заверил меня, что дома нашего отсутствия никто не заметит, я с радостью воспользовался возможностью познакомиться с этим новым миром поближе. Чередования дня и ночи они не знали, но в работе следовали регулярные перерывы, примерно соответствующие нашему делению суток. Мы трудолюбиво изучали сапонийский язык, не упуская возможностей поближе познакомиться с социальным устройством сапонийцев и с их научными учреждениями.
С этой целью мы проделали путешествие в столицу, где были представлены главе государства, носившему звание «повелителя мыслящих». Дело в том, что сами сапонийцы называют себя «мыслящими» (и с полным правом, надо заметить); забота о науке у них на одном из первых мест, и в дискуссиях ученых принимает живейшее участие вся нация. Нам вскоре предстояло убедиться в этом на опыте, который едва не закончился для нас печально.
Мы прожили среди сапонийцев примерно два года, когда противоречия между двумя широко распространенными научными взглядами особенно обострились. Представления старой школы об устройстве их мира подверглись энергичным нападкам со стороны выдающегося естествоиспытателя по имени Глагли, которого живо поддерживали все молодые прогрессисты. А посему, как это здесь принято, Глагли должен был предстать перед судом «Академии мыслящих», чтобы решить, терпимы ли его идеи и открытия с точки зрения интересов государства и законности. Противники Глагли настаивали на том, что новое учение противоречит старым и неприкосновенным законам «мыслящих». Они требовали поэтому, чтобы Глагли либо отказался от своего учения, либо был подвергнут наказанию, полагающемуся за лжеучения. Главным образом они сочли вредоносными и ложными три момента в учении Глагли.
Во-первых, планета внутри пуста, наполнена воздухом, а кора ее не более трехсот локтей толщиной. Против этого они возражали так: будь поверхность, по которой передвигаются «мыслящие», такой толщины и находись она над пустотой, они давно бы уже провалились. А между тем в книге величайшего из древних мыслителей Эмзо (так звали сапонийского Аристотеля) написано: «Планета должна быть плотной и не даст трещин во веки веков».