— Потому что он мог видеть и сфотографировать настоящего убийцу, не так ли? — перебил Геренский. — И поплатился за это жизнью, да? Возможно, вы и правы. Но при одном условии: если этот убийца не вы сами.
— Я не убийца, а несчастный человек, — глухо сказал Средков. — И готов понести заслуженное наказание. За тюремным замком.
— Для начала врежьте новый замок на собственную дверь. И ключ держите не под порогом, а при себе. Чтобы не находить больше цианистых сюрпризов, — сказал Геренский.
Зазвонил телефон. Подполковник снял трубку и услышал взволнованный голос капитана Смилова:
— Товарищ подполковник, я в квартире Паликарова.
— А санкция прокурора?
— Какая там санкция! Паликаров сам позвонил мне и умолял немедленно приехать. Осмотреть следы погрома, учиненного его квартире неизвестными злоумышленниками.
— Пожалуйста, не клади трубку, — сказал Геренский и обратился к таможеннику:
— А теперь вот что. Вы получали в последнее время какие-нибудь письма?
— Письма? От кого? Никаких писем не получал.
— Вы смотрели в почтовый ящик?
— Нет. Мне и в голову не приходило. К тому же я вернулся поздно вечером.
— Посмотрите в ящик, Средков. И если найдете какие-нибудь письма, обратитесь ко мне. Сохраните их, они могут понадобиться. — Подполковник встал. — Можете пока ехать домой. Если вспомните, что вы не только заглядывали в раскрытое окно дачи Даракчиева, но, к примеру, были внутри дома, хотя бы из чистого любопытства, обязательно сообщите мне. Договорились?
— Внутри не был, — растерянно сказал таможенник, глядя то на Геренского, то на появившегося в дверях милиционера.
— Проводите этого гражданина к выходу, — приказал подполковник и снова поднял трубку. — Продолжай, Любак. Что это за история с погромом?
— Здесь действительно кто-то поработал, притом изрядно… Без вас я тут один не разберусь.
— Сейчас приеду, — сказал Геренский.
Прежде чем подняться на третий этаж к Паликарову, подполковник несколько раз обогнул весь дом, внимательно разглядывая лепные карнизы, изысканные колонны, ажурные надстройки. Такие дома строили в начале века, они были украшением так называемого «аристократического» квартала Софии.
Впрочем, Геренский разглядывал не только архитектурные красоты. Не поленился он подвергнуть придирчивому осмотру весь двор, а под конец заглянул даже в мусорную яму. Наконец он дал знак двум сопровождавшим его экспертам и начал подниматься по широкой роскошной лестнице.
Паликаров с порога обрушил на подполковника множество жалоб, но Геренский предупредительно поднял руку:
— Подождите! Сначала люблю смотреть, а уж потом слушать.
Повреждений в квартире было много — сломаны стекла буфета, хрустальный сервиз сметен жестоким ударом, весь пол усеян обломками фарфора. В холле Геренский обнаружил на стене вмятину с рваными краями — наверняка от удара твердым предметом.
Подполковник посмотрел на стоящего рядом пригорюнившегося хозяина и сказал с участием:
— Жалко, тут придется повозиться с ремонтом — прошпаклевать, покрасить… А поскольку работа предстоит большая, позвольте сделать еще одно разрушение. — Он кивнул одному из экспертов и указал рукой на поврежденное место: — Возьмите пробу отсюда. Вытащите часть штукатурки вместе со следами от удара.
В спальне внимание Геренского сразу привлекли пузырьки из-под пенициллина на ночном столике. Их было девятнадцать.
— Вы коллекционируете пузырьки из-под пенициллина? — спросил Геренский. — Что за хобби?
— Какое там хобби, товарищ Геренский. Весной я был тяжело болен. Настолько тяжело, что мне сделали сорок уколов пенициллина. Сорок уколов из двадцати пузырьков. С тех пор эти пузырьки я и храню на ночном столике. Что бы всегда помнить: надо следить за собой, беречь здоровье.
— А кто вам делал инъекции?
— Сестра из нашей поликлиники, Милка. Можете ее спросить. Она подтвердит.
— Зачем же тревожить медсестру по такому пустяковому поводу. Не нужно. Я спросил просто так, между прочим. Не все ли равно, кто делал инъекции… А вообще-то я вам сочувствую. Сорок уколов — тяжкое испытание. Особенно для вас, такого нервного, чувствительного, — Геренский улыбнулся и направился к двери.
Паликаров засуетился, как будто не знал, пойти вслед за ним или остаться. Наконец, одолев смущенье, он прокричал вслед подполковнику высоким фальцетом:
— Но ведь теперь их только девятнадцать, только девятнадцать! Куда же делся еще один? Ведь я вам сказал, что их было двадцать. А теперь — девятнадцать.