— Однако все зависит от задачи, — озабоченно вздохнул Лебедев. — А ее все еще придерживают.
— Раз вызвали меня, значит…
Лебедев сделал вид, что не оценил это резонное замечание. Он и сам чувствовал, что события приближаются. Но сказать Маракуше о том, что сам не столько знал, сколько ощущал, что не все еще ясно вверху, не мог. И он спросил:
— А на кого оставил роту?
— И заместитель по политчасти хороший, да и… молодым нужно приучаться.
— Но ведь у тебя из опытных только Матюхин.
— Матюхин, сами говорите, пойдет… Так что придется вводить в деле пополнение. Командир первого взвода — парень неплохой, из сержантов. В начале войны командовал взводом, в окружении брал на себя и роту. Кончал курсы.
Они не спешили расставаться, Маракуша впервые попал в штаб и своим гибким, зорким умом уже схватил главное: покрутиться ему придется. Это не ротное хозяйство. И ему хотелось подольше побыть с майором, чтобы узнать от него мелкие и мельчайшие особенности предстоящей службы, а заодно и перенять стиль и работы, и мышления.
Лебедеву тоже не хотелось отпускать капитана. Через него он опять приобщался к своему делу, втягивался в него, а значит, и в строй.
Так они обсуждали еще кое-какие детали предстоящих операций, поведение противника и оба не без удивления отметили, что к штабу госпиталя подкатили сразу две штабные машины и из них высыпали чрезвычайно озабоченные, деловито-быстрые штабные медики во главе с начальником санитарной службы. Из штаба сейчас же выпорхнули рассыльные, и майор с капитаном переглянулись.
— Похоже, что-то стряслось, — отметил Лебедев. — Видимо, начнут подтягивать.
Оба старые, кадровые офицеры, они хорошо знали, что стоит за этим словечком «подтягивать», и потому майор Лебедев предложил:
— Давай-ка возвращайся. Начальство любит в подчиненных верхнее чутье. Чтобы каждый не только сам разбирался в обстановке, но еще и начальству подсказывал.
Маракуша поехал в разведотдел. Лебедев проводил его взглядом и понял, что с непривычки он устал, что позвонки еще побаливают и рана под бинтом не только чешется по краям, но и ноет. Но все это уже терпимо. Он действительно выздоравливал.
Матюхин и его разведчики тоже не знали о всем том, чем живет армия, и потому, отоспавшись, начали томиться и роптать: хотелось есть, а кормить их тут было некому. Конечно, у старых солдат Грудинина и Сутоцкого в сидорах запасец имелся: консервы, сухари, сахар. Но ни с чем солдат не расстается с такой неохотой, как с привычным оружием и «заначенным» запасом… У «салажонка» Шарафутдинова в вещмешке оттягивал плечи только третий запасной автоматный диск, выменянный у проходившего мимо раненого солдата. А у Матюхина и подавно ничего не было.
Меньше всех ворчал Гафур Шарафутдинов. Он впервые попал в крупный штаб. Обилие офицеров — чистеньких, подтянутых и страшно озабоченных — смутило и подавило его. Он даже на сержантов и рядовых смотрел несколько заискивающе — такие они были стройные, строгие и парадно-чистые. Уже усвоивший первую заповедь разведчика — умей видеть и запоминать, — Гафур даже подсчитал, что всей этой массы красивых и, видимо, умных людей хватило бы на батальон. А может, и на два. И это его не огорчило, а, наоборот, успокоило: есть кому думать и о нем. Потому он и не сомневался, что в свое время найдется тот, кто о нем позаботится и покормит.
И Гафур не ошибся. К сараю подскочил подпорченный пулями диверсантов «виллис» Лебедева, и шофер приказал разведчикам погрузиться, а затем отвез их к офицерской столовой.
Разведчиков кормили в маленьком закутке, именуемом генеральской комнатой, потому что именно в ней кормили заезжих, не слишком важных генералов и полковников. Важные питались на дому у тех, к кому они приехали. Кормили с душой, то есть много и жирно: на складах что для генералов, что для рядовых имелись одни и те же продукты. Старшая официантка признала в сдержанном, пожилом Грудинине главного и предложила водки.
— Нет, ни в коем случае, — слишком поспешно ответил Матюхин, и эта поспешность не понравилась.
А уж после этого не нравилось все: и ночной выезд, и безделье, и даже жаркий, но несколько пряный в преддверии увядания августовский день. И даже то, что Матюхину так и не дали поесть как следует, а вызвали к начальству, тоже не понравилось: одно к одному, не так, как всегда.