— Ты меня понял, Станислав?
— Не вполне.
— Спрашивай.
— На место тех памятников, которые пошли на переплавку, будут поставлены новые? Ваши памятники?
— Возможно. Со временем. Не пропадать же пьедесталам. Кстати, очень многие картины из музеев, которые я сейчас обследовал, будут отправлены в рейх. Их не уничтожат. Напротив, до поры до времени их будут сохранять, реставрировать, приводить в порядок, чтобы затем включить в фонд общеимперской культуры. В Николаеве был музей русского художника-баталиста Верещагина. Мы изъяли часть его работ. Сегодня их показывать публике было бы несвоевременно. Но когда некоторые детали русской истории позабудутся, картины Верещагина вполне можно будет экспонировать. Они интересны с точки зрения технической. У Верещагина в картинах странный, слишком чистый, как бы разреженный цвет. В этом смысле его работы уникальны. Да только ли работы Верещагина? Возвратимся к Янтарной комнате. Эти великолепно выполненные огромные янтарные панно не имеют себе равных. И разве справедливо, чтобы все это находилось в маленьком русском городе, а не в столице будущей империи, куда на экскурсии станут приезжать миллионы как на праздник, как на встречу со сказкой. Это будет не просто город, а произведение искусства, выполненное в едином стиле и по единому замыслу. Величественным в нем будет все — от зданий музеев до урн на тротуарах. Монументальность и строгость линий. Музыка Вагнера. Ее сможет послушать каждый, кто кинет монету в уличный музыкальный автомат. Уверенные в себе люди. Раса богов.
— Мне пора идти, — сказал Станислав.
— Что ж, иди! — Пробст поднялся из-за стола. — Но все же вот телефон, по которому можешь позвонить, если захочешь найти меня, Чувствую, что ты внутренне сопротивляешься каждому моему слову. Вероятно, понимание того, что в мире произошли необратимые изменения, придет к тебе позднее. И тогда ты вспомнишь мои слова. Прощай, мой последний довоенный знакомый. Ведь мы с тобой познакомились как раз накануне войны. Не так ли? Это ты еще помнишь?
Швейцар подал Пробсту шинель. Станислав тоже поспешил уйти. Оставаться в кафе, предназначенном только для немцев, было небезопасно. Вечерело. Фонарщики зажигали газовые фонари. Фронт был далеко. Фашисты не боялись бомбежек. Затемнение в городе отменили.
Александр Иванович Полканов, бывший директор Крымского краеведческого музея:
— Накануне вторжения оккупантов в Крым многое из художественных ценностей удалось эвакуировать. Из Феодосии, Ялты, Севастополя, Симферополя. Но, естественно, вывезти удалось далеко не все. Мы пытались кое-что припрятать. Мне удалось спасти несколько десятков наиболее уникальных работ. Частично мы поместили их в тайниках в самом музее. Многое спрятали верные люди. Однако и фашисты не дремали. Почти сразу же после прихода в Симферополь они начали изъятие ценных полотен, акварелей и редкой мебели. Я явился с официальной жалобой по поводу расхищения художественных ценностей к генералу, а позднее фельдмаршалу Манштейну, который в своих послевоенных мемуарах тщился доказать, что фашистские офицеры вели себя на оккупированных территориях корректно. Манштейн выслушал меня, а затем, обращаясь не ко мне, а к переводчику, сказал: «Объясните этому старику, что, если он еще раз придет с жалобой на наших офицеров, его расстреляют…
Георгий Васильевич Курнаков, заслуженный деятель искусств УССР:
— Во время оккупации я оставался в Херсоне, при музее. Была у меня мысль припрятать кое-какие ценные работы. В частности, удалось сунуть под большой шкаф в художественном музее некоторые и ныне экспонируемые полотна, в том числе известный портрет Потемкина. Надо сказать, что в основу фонда художественного музея в Херсоне легли коллекции бывшего английского консула в городе Коруна, несколько десятков работ из музея бывшей Императорской академии художеств. Однажды ко мне на квартиру явились немецкие офицеры. «Здесь живет маэстро Курнаков?» Я испугался: зачем пожаловали? Но говорили они вежливо. Назвались любителями живописи. Сказали, что скупают хорошие картины. Попросили совета: у кого дома хранятся ценные полотна? Похвалили мои собственные работы, полагая, очевидно, что все художники падки до комплиментов… Когда наши войска приблизились к Херсону, стало ясно, что оккупанты питают к искусству далеко не платонический интерес. Все лучшее, что было в музее, запаковали и вывезли. Делали это в тот момент, когда бои гремели на окраинах города.
Альфред Роде, главный хранитель янтарной коллекции при Королевском замке в Кенигсберге, показал, что указание вывезти из Царского Села (г. Пушкин) поступило из «Эйнзатцштаба», которым руководил имперский министр Альфред Розенберг. В Королевский замок стали прибывать художественные ценности из Киева, Львова, Минска и других городов. Янтарную комнату смонтировали в одном из залов дворца. Когда английская авиация начала массированные бомбежки Кенигсберга, янтарные панно были упакованы в ящики, чтобы перевезти их в безопасное место. Не исключено, что Роде знал судьбу Янтарной комнаты и собирался о том рассказать. Его решили устранить. Сделали это уже после того, как фашистские войска в Кенигсберге капитулировали. Роде погиб при загадочных обстоятельствах, так и не успев рассказать, была ли Янтарная комната эвакуирована или же сгорела во время пожара Королевского замка, вспыхнувшего после очередной английской бомбежки. Не исключено, что в огне погибли и многие другие ценности, награбленные в различных городах нашей страны.