— Я хотел бы задать вам вопрос, мистер Леман. Следовательно, в данном случае для вас, как для человека, исповедующего веру в неприкосновенность частной собственности, решающим является воля Любомирских?
— Именно так.
— Короче говоря, распоряжаться альбомом на полных правах мог бы только сам князь Любомирский, если бы он внезапно воскрес?
— Безусловно. И в нашем с вами споре его мнение было бы решающим.
Вот тут-то и пришла пора сыграть козырным тузом. Я вынул из кармана специально переведенное для этого случая на английский язык завещание князя Генрика Любомирского, того самого, который передал рисунки Дюрера в библиотеку Оссолинских. Составлено оно было в 1823 году и утверждено в Вене императором Австро-Венгрии. Вот что в нем было написано:
«Его сиятельство Генрик Любомирский, владелец Пшеворска, желает передать Библиотеке Оссолинских для общего пользования принадлежащие науке и искусству собрания и предметы… Вещи, которые были в Библиотеку внесены, должны составлять с нею единое целое, их никто не должен трогать, переносить с места на место, отрывать друг от друга или разделять, они должны оставаться в ней на вечные времена».
Я показал мистеру Леману и изданные в 1857 году «Статуты» заведения Оссолинских. Там было точно оговорено, что «в случае каких-либо изменений вся ответственность за целость и дальнейшую судьбу Библиотеки ложится на плечи сорока мужей города Львова…».
— Как видите, — сказал я, — старый Генрик Любомирский оказался человеком предусмотрительным. Он предвидел, что среди его потомков могут оказаться охотники вновь получить альбом Дюрера в собственные руки — то ли с целью наживы, то ли из других соображений. И все оговорил.
— Да, это в корне меняет депо, — сказал Бобби.
— Следовательно, по всем законам, по всем статьям, пунктам и подпунктам альбом все же должен быть возвращен во Львов.
— Я должен обдумать новую ситуацию. Для меня она неожиданна. Обещаю честно вам сообщить, к какому выводу пришел. Но казус, конечно, непростой. Нет, очень непростой. Итак, вы приехали сюда с заданием изобличить меня…
— Простите, — сказал я. — Нужна поправка. Я приехал не по заданию, а по собственной инициативе.
— А что разбудило в вас эту инициативу? Желание возвратить картины? Но вам-то лично что от того, будет ли альбом Дюрера находиться во Львове или Нью-Йорке? Вы можете его посмотреть и здесь.
— Примерно так же рассуждали в свое время создатели имперского музея в Линце. Русские смогут посмотреть самые лучшие картины, когда они приедут в Линц, Дрезден или Берлин. Разве их обязательно смотреть в музеях Москвы, Ленинграда, Киева или Львова? Как вы полагаете, мистер Леман, понравилось бы нью-йоркцам, если бы кто-то однажды вывез бы их музеи и предложил бы ездить за океан смотреть эти ценности? Что сказали бы дрезденцы, если бы им не возвратили галерею, а вместо этого каждому выдали, пусть даже оплаченные в оба конца, билеты на проезд до ее нового местоположения?
— Мы, пожалуй, занимаемся слишком сложными размышлениями о проблемах нравственных и этических. А мне хотелось бы привести наш с вами разговор к удовлетворяющему обе стороны финалу.
— Рисунки Альбрехта Дюрера должны быть возвращены законным владельцам.
— Как? — спросил Лемзн. — Но я ведь заплатил за них свои деньги?
— Сочувствую. Но помочь не могу. Наследники Любомирских не имели права на альбом. Вы перекупили краденое.
— Вряд ли меня устроит такой поворот дела. Как человек разумный и прагматик, я предпочел бы найти компромисс. Могу я попросить вас по крайней мере не спешить с публикацией ныне известных вам фактов?
— Я ничего не могу вам обещать, мистер Леман.
Вечером меня опять развлекала миссис Сусанна Чумченко, кормила и поила мисс Калеван и охранял, как ценнейшую картину из коллекции Лемана, мистер Донован. Около десяти позвонил мистер Леман.
— Вы не спите? Я вас не потревожил?
— Нет.
— Я был занят — деловые встречи в клубе. Позвонить раньше не мог. Жаль, что мы не сможем повидаться еще раз в этот ваш приезд. Но я надеюсь, что вы будете у нас еще не раз. Да и сам я еще надеюсь побывать в музеях Москвы, Ленинграда, Киева и Львова. Как и обещал, обязательно напишу вам свои мысли относительно завещания Генрика Любомирского. Для меня это неожиданность. Могу признаться, что, знай я о завещании ранее, не стал бы покупать на аукционе в Нью-Йорке этот альбом. Скажем так: воздержался бы от этой покупки.