— Зайдемте к художнику!
— А чай, — круто переходя от ехидства к умильности, сказал старик. — Я хотел напоить вас чайком с малиновым вареньицем. Я хоть и бедный пенсионер, но вареньице всегда имею…
— В следующий раз, Корней Корнеич, — остановил его Бугаев. — Пошли к художнику.
Они долго звонили у дверей — никто не отзывался.
— Наверное, загостился, — сказал Бугаев и распрощался с Гусельниковым. Внизу он заглянул в почтовый ящик четырнадцатой квартиры. Было видно, что уже несколько дней оттуда не вынимали газеты. Выйдя из дома, Бугаев помчался в домоуправление.
Домоуправ, худенький старичок в морской шинели и фуражке, видать из отставников, запирал дверь своего кабинета. Вид у него был встревоженный.
— Вы ко мне? — спросил он Бугаева и, не дожидаясь ответа, сказал: — Позже, позже. Я очень занят.
— Мне на два слова, — попросил Бугаев и вытащил из карма на служебное удостоверение. — Я из уголовного розыска.
— Что? — искренне удивился старичок. — Вы уже здесь? Я ведь только что трубку повесил… Это вы товарищ Сазонкин?
Сазонкин был старшим инспектором уголовного розыска районного управления. «Запахло жареным», — подумал Семен и сказал:
— Я капитан Бугаев. Так получилось, что мы не сговорились…
Старик взглянул на него подозрительно и теперь уже сам протянул руку за удостоверением. Прочитал его внимательно, сверил фотокарточку с оригиналом и только тогда вернул.
— Товарищ Сазонкин просил взять понятых и ждать его у четырнадцатой квартиры. Вы тоже по поводу Тельмана Николаевича Алексеева?
Бугаев кивнул.
— Да, я хотел кое-что уточнить. Он ведь художник?
По дороге управдом позвал за собой молоденькую паспортистку. Они поднялись на второй этаж, туда, где Бугаев только что расстался с Гусельниковым. Управдом с сомнением посмотрел на дверь его квартиры и тихо сказал:
— Этого в понятые брать нельзя. Убогий, — он покрутил пальцами у виска и вздохнул: — Подождем. Сейчас должен товарищ Сазонкин прибыть.
Бугаев хотел было порасспросить управдома, но в это время хлопнула дверь парадного, послышались энергичные шаги, и на лестнице показался Сазонкин. Он совсем не удивился, увидев Бугаева, деловито поздоровался со всеми за руку и спросил у управдома:
— Алексей Алексеевич, а слесарь?
— Должен в тринадцать ноль-ноль прибыть, — сказал управ дом и посмотрел на часы. — Еще две минуты… «Морская косточка, — подумал Бугаев. — Симпатяга дед».
И действительно, внизу снова хлопнула дверь. Пришел молоденький паренек с чемоданчиком. Удивленно посмотрел на целую толпу собравшихся перед дверьми квартиры. Спросил:
— Чего делать-то, Алексей Алексеевич?
— Что товарищ скажет, — кивнул управдом на Сазонкина.
9
Когда Корнилов, вызванный звонком Бугаева, приехал на Песочную, дверь в квартиру художника была уже открыта. Игоря Васильевича встретил сотрудник районного управления внутренних дел Сазонкин, провел в комнату. На огромной тахте степенно восседали совсем седой благообразный старик и молодая женщина, а Семен Бугаев стоял у маленького письменного стола и листал какой-то толстый альбом. Первое, что бросилось в глаза Игорю Васильевичу в этой огромной светлой комнате, — большое неоконченное полотно на мольберте. Как раз напротив дверей. Безбрежная белая равнина, сливающаяся на горизонте с белесым холодным небом. Слева — два-три утонувших в сугробах домика, кусты сирени с прихваченными морозом зелеными листочками и небольшой дубок поодаль, ярко-желтый, словно бросивший вызов холодам и метели. А среди снегов — крошечная фигурка человека, уходящего вдаль, к горизонту, по еще не обозначенной художником дороге… От картины веяло холодом.
— Товарищ подполковник, смотрите, — Семен Бугаев протянул Корнилову две фотографии, — ту, что была сделана с мертвого лыжника, и, видимо, найденную в альбоме. Но Игорь Васильевич и так все понял: на стене, среди других картин, висел, наверно, автопортрет художника. Корнилов сразу узнал в изображенном на нем человеке убитого лыжника. Узнал по чуть утолщенному переносью и косой морщинке, перечеркнувшей лоб, будто глубокий шрам. Художник смотрел пристально, с вызовом. На втором плане, за его спиной, в хрустальной вазе стояло несколько веток спелой рябины. Картина была яркая, какая-то торжественная, насыщенных тонов. Широкие, рельефные мазки.