От них не было спасения. Они в конце концов добрались до меня.
И я пошел к начальнику следственного отдела шервудской полиции Патрику Бракену. Приятелю Джона Кополлы.
Мистер Бракен оказался немолодым человеком с жесткими чертами лица полицейского и холодными светлыми глазами.
— Мистер Бракен. — сказал я. — единственное, что я знаю о вас, — вы друг Джона Кополлы. И кто-то хотел бы, что бы вы…
Хозяин кабинета покачал головой и приложил палец к губам. Он открыл ящик стола, вытащил «сансуси», надел наушники сам и протянул мне. Осторожный человек мистер Бракен. Наверное, не без оснований.
— Спасибо, — сказал он. — Я давно хотел поблагодарить вас за все, что вы сделали для Кополлы и для меня. Они не останавливаются ни перед чем, чтобы только скомпрометировать меня. Даже засадить в тюрьму невинного человека, лишь бы только он был моим другом.
— Я так и думал, — кивнул я. — Я сразу понял, что Кополла лишь орудие сведения с вами счетов. Но я никак не мог понять, почему ваши враги избрали такой сложный способ нападения…
— У меня есть кое-что против них. И они это знают. Они знают, что, если ухлопают меня, я буду опасен им даже в могиле. Может быть, даже опаснее, чем сейчас. Сейчас я скован по рукам и ногам, а тогда ничто не помешает, чтобы кое-какие факты стали всеобщим достоянием… Об этом-то уж я позаботился заранее. Поэтому они пока что щадят меня, а у меня нет возможности нанести им удар. В политике это называется баланс сил. Или баланс страха.
С Кополлой они придумали замечательно. Когда я прочел ваше выступление на суде, я просто… руками развел. Это ж надо придумать такое…
— Мистер Бракен, — сказал я, — мой друг Айвэн Берман запомнил имена людей, которые пытали его. Некий Фалькони и…
— Наверное, Фрэнки. Фрэнк Топол по кличке Банан.
— Фрэнки, верно.
— Они всегда работают вместе.
— Мистер Бракен, я нашел свидетеля. Человека, который видел, как они вели Бермана в его квартиру. Паренек из подземного гаража в доме Бермана. Чак Пополис.
Начальник следственного отдела покачал головой.
— Хотя бы и два Чака… Бессмысленно.
— Но почему?
Патрик Бракен посмотрел на меня с легкой брезгливостью.
— Потому что ни один свидетель не доживет до процесса, на котором судили бы человека Вольмута.
— Вольмута?
Брезгливость на лице Бракена сменилась состраданием.
— Теперь я понимаю, как вам удалось сделать то, что вы сделали, — усмехнулся он. — Вы просто ничего не знаете. Вы новичок, впервые попавший на бега. А новички, первый раз приходящие на ипподром, выигрывают чаще завсегдатаев. И знаете почему? Потому что они ни черта не знают. Незнание — тоже сила. Если бы вы знали, против кого подняли руку…
— Но я же, как вы видите, жив…
— О, люди Вольмута знают, когда нужно отступить и когда нужно выждать. Тем более что Ламонт, как вы знаете, исчез вместе со своим аппаратом. Так что их организация особенно даже и не пострадала. Я не хочу обидеть вас, мистер Рондол, но вы не можете разрушить организацию Вольмута и Майка Перуджино.
— Перуджино?
— Это хозяин Вольмута.
— Ничего себе организация…
— Это рак, Рондол, рак в стадии метастаз. Он пророс сквозь наше общество.
— Но должно же быть средство…
— Нет, Рондол… Средств нет. Мы не можем избавить наше общество от этого рака. Он — его часть. Неразрывная часть. Мы можем только изменить общество. Полная переделка. И мы должны будем либо сделать это, либо… либо жить только законом джунглей.
— А кто же изменит наше общество?
— О, не все же хотят жить по закону джунглей… И поверьте, это будет действительно полная переделка… Но не через измененных…
Что ж, наверное, он был прав. Но пока что меня ждали Фрэнки по кличке Банан и Фалькони.
— Значит, мистер Бракен, вы не можете помочь мне и добиться ареста Фрэнки и Фалькони?
— Нет. Пока нет.
— А если я…
— Это ваше личное дело, мистер Рондол. В конце концов каждый вправе выбирать себе конец. Один ждет его в кровати, другой прыгает с моста, третий собирается добиваться ареста двух джентльменов без определенных занятий.
— Вы меня не поняли. Вы убедили меня, что их не арестуют. У вас вообще большой дар убеждения, мистер Бракен. Вы не только убеждаете других, вы даже себя убедили, что ничего сделать нельзя. Это очень удобно, снимать ответственность с себя и навьючивать ее на исторические процессы…
— Мне, наверное, следовало бы выбросить вас из кабинета.