Радиомонитор прощупал весь спектр частот, но обнаружил лишь обычный фон беспорядочных помех. А затем Фолкен заметил, что уровень шумов медленно возрастает. Мощь извержения увеличивалась.
Он не ожидал, что при таком расстоянии что-нибудь увидит, однако внезапно вдоль восточного горизонта заплясали отблески далеких сполохов. Одновременно сработала половина автоматических предохранителей, погасли лампы, смолкли все каналы связи.
Фолкен хотел пошевельнуться — не мог. Это было не только психологическое оцепенение, конечности не слушались его, и что-то больно кололо все тело. Казалось невозможным, чтобы электрические заряды могли проникнуть в изолированную кабину, и, однако, приборная доска излучала призрачное сияние, а слух Фолкена уловил характерный треск коронного разряда.
Очередь резких щелчков возвестила, что сработала аварийная система. Она нейтрализовала перегрузки, снова загорелись лампочки, и оцепенение прошло так же быстро, как возникло.
Убедившись, что все приборы опять работают нормально, Фолкен живо повернулся к иллюминатору.
Ему не надо было включать контрольный свет — тросы, на которых висела капсула, словно горели. От кольца к экватору гигантского шара тянулись во мраке яркие голубые струи электричества. И вдоль этих струй катились ослепительные огненные шары.
Картина была до того чарующей и необычной, что не хотелось думать об опасности. Мало кто наблюдал так близко шаровые молнии. И ни один из тех, кто встречался с ними в земной атмосфере, паря на воздушном шаре, наполненном водородом, не остался жив. Перед внутренним взором Фолкена в который раз пробежали страшные кадры старой кинохроники — гибель дирижабля «Гинденбург», подожженного случайной искрой при посадке в Лэйкхерсте в 1937 году Но здесь такая катастрофа исключена, хотя в оболочке над головой Фолкена было больше водорода, чем в том цеппелине. Пройдет не один миллиард лет, прежде чем кто-нибудь сможет развести огонь в атмосфере Юпитера.
Послышался треск, словно жарили сало на сковородке, — это ожил канал микрофонной связи.
— Алло, «Кон-Тики», ты слышишь нас? «Кон-Тики», ты слышишь?
Слова были сильно искажены и будто изрублены, но понять можно. Фолкен повеселел. Контакт с миром людей восстановлен…
— Слышу… — ответил он. — Великолепный электрический спектакль — и никаких повреждений. Пока.
— Спасибо. Мы уже думали, что потеряли тебя. Будь другом, проверь телеметрические каналы третий, седьмой и двадцать шестой. Потом второй камеры. И нас что-то смущают показания измерителей ионизации…
Фолкен неохотно оторвался от пленительного фейерверка вокруг «Кон-Тики». Все же изредка он поглядывал в иллюминаторы. Первыми пропали шаровые молнии — они росли в объеме и взрывались, достигнув критической величины. Но еще и час спустя все металлические части на внешней оболочке капсулы продолжали светиться. А радио продолжало потрескивать половину ночи.
В оставшиеся до утра часы все было спокойно. Лишь перед самым восходом на востоке появилось какое-то зарево, и Фолкен сначала принял его за утреннюю зарю, но потом сообразил, что до зари еще минут двадцать. К тому же зарево приближалось к нему. Сравнительно узкая, четко ограниченная полоса… Казалось, в небе под облаками шарит луч исполинского прожектора.
Километрах в ста за первым лучом появился второй, он летел параллельно ему с той же скоростью, А за вторым еще один, и еще, и еще… И вот уже все небо расписано полосами света и тьмы!
Чудеса уже перестали быть неожиданностью для Фолкена, и он не представлял себе, чтобы эти беззвучные переливы холодного света чем-то ему угрожали. Но зрелище было таким поразительным и таким непостижимым, что леденящий страх проник в его душу, подтачивая самообладание. Какой человек не почувствовал бы себя жалким пигмеем перед лицом столь могучих и непонятных сил… Может быть, на Юпитере все-таки есть не только жизнь, но и разум? И теперь этот разум наконец-то начинает реагировать на вторжение постороннего?
— Да, видим. — В голосе из Центра звучал отголосок того же страха, который владел Фолкеном. — Никакого понятия, что это может быть. Будь наготове, вызываем Ганимед.