— Если вы насчет той истории, что со мной произошла, то вряд ли он тут может быть причастен. А впрочем… ну, нет, не знаю…
— А вы мне просто так, ради интереса, расскажите.
— Да тут и рассказывать особенно нечего. Их фамилия Чебаковы. Отец — завскладом, мать — инвалид третьей группы, в музее смотрительницей работает. Парень родился, когда им уже обоим далеко за сорок было. Сейчас ему двадцать пять, мордоворот на шесть пудов — а для них все Боречка. Две судимости имеет.
— Хулиган?
— Э, кабы! Я ведь почему с ним так бился — тут моя крупная промашка имеется. Он ведь всегда очень спокойный был парень. С хулиганами, с ворами проще — они заметнее. Хамло из них за версту прет, особенно по пьяному делу. Ну, конечно, на учете они все у меня, чуть что — я такого сразу за бока. А этот — тихий, в школу ходит себе, потом в институт. И вдруг его — раз! — и за фарцовку сажают. С иностранцами повязался, тряпье скупал и другим стилягам перепродавал. Для меня это как гром с ясного неба. Ну, по малолетству годов определили ему условно, и я ему, естественно, житья не даю — через день хожу домой. К райвоенкому вошел с просьбой, чтобы Бориса Чебакова в армию взяли: армия от всех глупостей лечит, учит жизни с людьми, специальности. Только не брали его в армию, пока судимость не снята.
— Ну и чем это кончилось?
— Плохо кончилось. Они на меня всей семьей вызверились, будто я хочу Борьку сдать в солдаты, чтобы из него ученого человека не вышло. А я ведь ему доброго хотел. Вот и отправили они его в Ригу, чтобы от меня, изверга, его избавить. Он там и загремел по валютному делу…
— Но заявление об этих самых угрозах совсем недавнее?
— Так он уже отбыл срок, вернулся, отец все инстанции обегал, добился разрешения — прописали его, а Борька снова ни черта не делает.
— А подписку о трудоустройстве вы у него взяли?
— Брал два раза — пригрозил, что возбудим дело о тунеядстве. Пришел в третий, а он мне в нос справку сует: «Можешь теперь, Поздняков, спать спокойно, я самый что ни на есть трудовой человек».
— Кем же он работает? — полюбопытствовал я.
Поздняков оскалил желтые зубы, его молочное некрасивое лицо исказилось:
— Сказать стыдно — молодой, здоровый мужик работает этим самым… натурщиком. В художественном училище. Я ему говорю: «Как же тебе, Борька, не совестно срамотой деньги зарабатывать?» Да и что это за деньги для взрослого человека — шестьдесят рублей? А он нахально смеется мне в лицо — ты, говорит, Поздняков, некультурен, в искусстве ничего не смыслишь, а о заработках моих не тебе печалиться…
Конечно, в яростном возмущении Позднякова тем, что мужчина может работать натурщиком, было нечто комичное, но и я сам, честно говоря, впервые услышал — в наше-то время — о такой мужской профессии: просто никогда в голову не приходило.
— Вот она, лень-матушка, разгильдяйство до чего довести могут, — сказал с сердцем Поздняков. — Но парень-то он не злой…
ГЛАВА 3
Странный выдался в этом году сентябрь. После дождливого июля, бесцветного блеклого августа вдруг ударила удушливая летняя жара. И здесь, в зеленом окраинном районе, осень была еще менее заметна.
Где-то далеко за Окружной дорогой глухо и мощно зарокотало — в размытой, вроде бы выцветшей голубизне неба возникли тучки, небольшие и подвижные. Одна из них подкралась к солнцу и вмиг, будто тряпкой, его стерла, и сразу же откуда-то взялся легкий прохладный ветерок, добавивший мне бодрости: от жары и монотонности своих занятий я уже решил было закруглиться на сегодня, оставив до следующего раза последние на этой улице два одинаковых лагутенковских пятиэтажных близнеца, украшенные игрушечными балкончиками и черной сеткой гидроизоляции. В одном из них я еще вообще не был, в другом проживал натурщик Чебаков. И я вошел в подъезд, на двери которого красовалось многообещающее объявление: «Мастер на плиссе, кв. 19».
— Очень полезная инициатива, — сказал жилец седьмой квартиры В. Э. Фимотин. — Оно и видно, что не только форму милиции поменяли. Происходят глубокие структурные перемены, и руководство желает знать, как работает низовое звено милиции. Участковые уполномоченные, так сказать…
— Участковые инспектора, — поправил я машинально.
— Ах так. Тоже неплохо — ин-спек-то-ра. Весьма полезно.
Несмотря на жару, Виссарион Эмильевич Фимотин был в шерстяном «олимпийском» костюме, передвигался по квартире быстро, энергично, а меня встретил как доброго старого друга, который долго пропадал где-то и за время разлуки стал очень знаменитым, а чуть только вернувшись, сразу оказал ему честь своим визитом. Я еще толком не успел представиться, как на столе появилась запотевшая литровая банка с ледяным, из холодильника, «грибом» — я уж, наверное, лет десять не видел в домах этих банок с плавающей коричнево-серой медузой на нежно-желтом кружевном подбое. Помню, какие споры, даже в газетах, вызывал этот гриб: одни утверждали, что он очень полезен, другие говорили, что от него возникает рак желудка. Постепенно страсти вокруг невинного и довольно вкусного гриба улеглись, и в выплеснутой воде остывшей дискуссии оказался и сам гриб. И вот теперь после многолетнего перерыва я увидел гриб на столе у В. Э. Фимотина и понял, что человек он капитальный, взглядов устойчивых и вкусов постоянных.