Разумеется, в пути составлялись и другие карты, но они не передавались в Адмиралтейский департамент. В числе их, догадывался Головин, находились и навигационные карты, по которым прокладывались курсы кораблей. Поскольку карт такого характера в отчетных материалах экспедиций XVIII и первой половины XIX века он вообще не встречал, то пришел к выводу, что они не передавались на хранение, а оставлялись на корабле и со временем списывались за ненадобностью. Однако где-то же должны быть главные карты антарктических плаваний! Ведь Беллинсгаузен, отмеченный еще стариком Крузенштерном как талантливый навигатор, доверял больше картам, а не словам и письмам.
Головин все дни проводил в хранилище и поднимался наверх только в конце дня. Никто его не спрашивал, никто им не интересовался, и он был даже рад этому. Но вдруг однажды, когда он только начал работу, в подвале раздался телефонный звонок. В недоумении Лев поднял трубку.
— Тут вас какой-то солдат спрашивает, — сказал дежурный.
— Спросите фамилию.
Видно, дежурный передал трубку, и Головин услышал знакомый голос:
— Товарищ лейтенант! Это я — Леша.
— Кондрашов?
— Он самый.
— Как же ты меня нашел?
— Очень, даже просто. Лечился в Ленинграде, сейчас дали отпуск. Решил найти вас. Подумал: если живы, то должны же по своему главному делу в архив обратиться. Позвонил сюда, и мне ответили, что вы работаете здесь.
— Подожди. Я сейчас.
Головин сбросил халат, надел китель и побежал в дежурку. Обнялись как старые друзья. Леша был в белом полушубке, валенках, хотя на улице уже припекало по-весеннему. Как бы невзначай Кондрашов распахнул грудь, блеснул новенькой медалью «За отвагу».
— Поздравляю, — показал глазами на медаль Головин.
— Между прочим, получилось как в сказке, — Леша чуть-чуть покрасовался. — Я поймал офицера. Им оказался, подумать только, тот, у кого из-под носа мы архив вытаскивали.
— Фамилию знаешь?
— Зачем она мне, фамилия? В наказание за пропажу архива его послали на передовую. Ну а тут наши стали наступать, я на него и наткнулся.
— Надолго в отпуск?
— Дали десять дней. Родители у меня погибли, может, у вас погостить?
— Только рад буду. Правда, дома почти не живу. Все здесь.
— Нашли карты?
— Нет еще.
— Может, все же погибли?
— Должны сохраниться.
Головин решил устроить себе выходной и, предупредив Попова, вместе с Лешей поехал в Ленинград.
— Снова ранило? — спросил он по дороге.
— Нет. Схватил воспаление легких.
— Как на фронте?
— Наступаем.
«А что, если перетащить Лешу к себе?» — подумал Головин, разглядывая его бледное, исхудавшее лицо.
— Ты к нам пойдешь работать? — спросил он вслух.
— К вам? — удивился Леша.
— Я попрошу начальника. Могут откомандировать. Будешь учиться. Когда-то ведь война кончится.
На лоб Леши набежала морщинка. Подумав, он покачал головой:
— Довоевать хочется. Если выживу, так сразу к вам приеду.
— Ну, как знаешь…
Дома Головина ждал еще один сюрприз. В почтовом ящике оказалась бандероль от майора Зубкова. Волнуясь, Лев разорвал трофейную голубую бумагу и развернул карту. Ватман был сильно поврежден временем, один угол обгорел, но кое-что осталось. На свет явно просматривались водяные знаки — J. Whatman 1816, 1818. Tyrkey Mills.
На листах, вырванных из записной книжки, Зубков писал:.
«Здорово, Головин! Узнал в штабе твой старый адрес. Раз к нам не вернулся, значит, комиссовали, и вдруг окажется, что ты в Ленинграде. Неделю назад брали Кингисепп и здесь нас оставили во втором эшелоне. Как видишь, пошли и мы на запад. Так вот, мои ребята в одной усадьбе обнаружили любопытную карту Мне показалось, что она имеет кое-какое отношение к вопросу, которым ты когда-то интересовался, т. е. к картам Беллинсгаузена. Поэтому я решил переслать ее тебе. Авось сгодится ради общего дела. Еще подумал, а вдруг это часть карт. Сходил на усадьбу сам, но ничего больше не нашел. Вероятно, кто-то хранил только эту карту и она была дорога ему».
…Эта новость взволновала Головина.
Еще со школьных лет у него остался копировальный ящик, на котором он снимал с чертежей или с каких-либо старых документов копии. Он достал ящик с полки, протер с матового стекла пыль, разложил карту, вставил штепсель в розетку. Лампочки осветили бумагу снизу и выявили некоторые контуры, проложенные чьей-то старательной, тонкой рукой. В верхнем правом углу стояла подпись. Разгадывая и терпеливо складывая букву за буквой, Головин, наконец, прочитал: «По предписанию Г. Д. от 10 февраля 1831 № 45». Заглавные буквы «Г. Д.» расшифровывались легко — Гидрографическое Депо. Надпись указывала на время поступления карты в архив. Но что именно обозначала сама карта?