— Похож, похож, — ответил за него Кастикос.
— Красавец! — Он прислонил грека к стене и встал рядом.
— А мы похожи?
— Похожи, похожи! — Кастикос вскочил с места, забегал по комнате, что-то возбужденно начал объяснять своим приятелям.
— Значит, так, уточняю задачу, — сказал Гошка. — Мы меняемся одеждой, и вы двое поведете меня на судно, на своего «Тритона», как пьяного. Вместо него. Пограничники, конечно, ни черта не заметят, поскольку я как он и поскольку ночь и такой ветрище. Вы доставите меня в каюту и будете сторожить, чтобы кто из команды не застукал раньше времени. Потом в каюту придут пограничники проверять паспорта. Мы будем сидеть и пить, чтобы рожи наши были ни на что не похожи. Я будто совсем пьян, а вы — еще ничего, будете разговаривать. И улыбайтесь. Ты, Кастикос, поднесешь пограничнику. Он откажется, а ты обижайся, про дружбу говори. Тогда быстро из каюты выкатятся. Я их знаю: пограничники угощений боятся как черт ладана…
Доктопулос отвалился от стенки и заговорил что-то, размахивая руками.
— Он мало понимает русски, — сказал Кастикос. — Он боится.
— Чего бояться, чего? — забеспокоился Гошка. — Выспишься тут, завтра скажешь — пьяный был. Пригласил я тебя к себе, напоил, а что дальше — не помнишь. Свалишь все на меня, и отправят тебя домой первым же пароходом. Риску никакого.
— Деньга, — сказал Доктопулос.
— Фирма на расходы не поскупится. — Гошка вытряс карманы, отсчитал двести рублей.
— Еще.
Гошка посмотрел на Кастикоса. Тот, будто ничего не слышал, царапал вилкой скатерть.
— На, грабь. — Он кинул через стол несколько червонцев.
Доктопулос разгладил их, накрыл широкой ладонью.
— Еще…
— Черт черномазый!
Гошка пометался глазами, затравленно оглядываясь, кинулся к Вериному столику, достал коробочку, выложил на стол золотое кольцо — давний подарок матери. Когда грек черными пальцами сцапал кольцо, в Гошке шевельнулось что-то похожее на жалость. Но он отогнал это чувство. «Простит Верунчик, все простит…»
— Ясас, — сказал Кастикос, поднимая рюмку и улыбаясь во весь рот. — Ваше здоровье. Эндакси…
У дверей нерешительно тренькнул звонок. Гошка вздрогнул, на цыпочках пошел в прихожую.
— Кто? — спросил он, когда звонок затрещал второй раз.
— Вера дома?
— Счас, минуту. — Вбежал в комнату, схватил со стола черную бутылку с недопитым коньяком, пару рюмок и плотно закрыл за собой дверь в комнату.
На лестничной клетке стоял знакомый прапорщик в зеленой фуражке, виновато улыбался, теребил маленький букетик алых гвоздик.
— Верунчик ушла ночевать к подруге, — сказал Гошка, многозначительно стукая рюмками о бутылку. — Велела нам выпить за ее здоровье.
— У вас гости? — спросил прапорщик.
— Свои… собрались.
— Почему же Вера ушла?
— Я ее сам попросил.
— Чтобы она не увидела ваших друзей?
— Не дай бог, вы с Веркой поженитесь, — сказал Гошка, все еще позванивая рюмками. — Вдвоем вы меня до смерти завоспитываете.
— Вера знает, кто у вас?
— Давайте лучше выпьем. Коньяк — во всем городе не найдешь.
— Мне на службу, — сухо сказал прапорщик.
До Гошки вдруг дошло, что служба его в том и состоит, чтобы следить, как бы кто незаконно не переступил границу у пирса.
— Кто же уходит в норд-ост?
Гошка трезвел, и лицо его, и пальцы рук холодели от испуга.
— Уходят.
— «Тритон»?
— «Тритон», — сказал прапорщик, внимательно посмотрев на Гошку. И повернулся, и неторопливо пошел по лестнице, помахивая гвоздиками на длинных гибких стеблях.
Гошка почувствовал себя, как в тот раз, когда его выгоняли с судна. Только в тыщу раз хуже. Тогда он еще не верил в безвозвратность. Теперь знал: выхода нет. Он был в мышеловке. Как ни притворяйся пьяным, этот контролер узнает. Гошка представил, как его выволакивают с судна. Вспомнил сразу все свои грехи — таксиста, брошенного на берегу, журналы с «веселыми» картинками, Верино кольцо, отданное греку, и ему стало до слез жаль себя. Но жалость тут же странно перекувырнулась, превратилась во что-то раздражающе злое, застлавшее глаза багровой мутью.
— А-а! — закричал он и, прыгнув, изо всей силы ударил темной бутылкой по зеленой фуражке.
Прапорщик обмяк, словно из него разом вынули все кости, и рухнул на ступени. Торопясь и задыхаясь, Гошка стащил его по лестнице, засунул за старый запыленный сундук.
— А ну раздевайся! — крикнул Доктопулосу, вбегая в комнату. И выругался грубо и длинно.