В темной каюте воцарилось глубокое молчание. Ставрос сжал своей левой рукой, как клещами, руки Дафны. Галинос хриплым голосом попросил разрешения продолжать. Порывшись в карманах, он достал пачку сигарет и спички. Ставрос положил свою ладонь ему на руку:
— Не зажигай спичек! Воздержимся от курения…
Когда Галинос закончил рассказ, товарищи набросились на него с вопросами. Важнейший из них: как ему удалось добраться от Касторийского озера в Салоники? Готовый к этому вопросу, Галинос объяснял все подробно. Выйдя на берег, он перешел через шоссе, добрался до Алиакмона и спрятался там. Ночью он вернулся в Касторию и попросил убежища в одной церкви, делая ставку на то, что духовенство на низших ступенях относится к хунте отрицательно. Расчет оказался верным: поп спрятал его, кормил три дня и отпустил, снабдив одеждой, деньгами и божьим благословением.
— В какой церкви ты был? — спросил Арис.
— Я проник в нее ночью и ночью ушел, — объяснил Галпнос. — До сих пор мне в Кастории бывать не приходилось, просто не знаю, как она называется.
— А почему ты не пробивался на юг, в Афины? — поинтересовался Ставрос.
— Я думал, вас в первую очередь заинтересует то, что мне стало известно.
— Как ты попал в Верию? — задал вопрос Цацос.
— Не было грузовика, который довез бы меня прямо в Салоники.
— Ты сказал, что поп продержал тебя три дня. А где ты провел оставшиеся пять дней? На что жил? Где спал?
— Это что, допрос? — спросил Галинос.
— Ты угадал, — спокойно ответил Ставрос.
— Я считаю, что это неслыханно…
— Тут мы решаем, как себя вести, — перебил его Ставрос.
— А на что мне было жить? — обиженным тоном проговорил Галинос. — На те пару драхм, которые мне предложил поп? Ну, еще шофер меня подкормил… Где спал? Одну ночь в за брошенном доме, другую в пещере, а потом пьяный крестьянин прихватил меня с собой.
— Где? — спросил Цацос.
— В Агостосе, если я правильно запомнил.
— Да вам пришлось побывать бог знает где, — вскинулась вдруг Дафна, — на костюме должны были остаться следы такого путешествия. А я ничего не заметила…
— Мадам Костанос была столь любезна, что одолжила мне деньги, и я купил новый костюм.
— С чего это она так расщедрилась? И вообще — ей не показалось все это подозрительным?
— Она старая подруга моей матери, душа-человек. Я рассказал ей какую-то романтическую историю, будто меня обокрали. Она просто растаяла от сочувствия.
— Редкий экземпляр, — удивился Ставрос. — Греческая торговка, тающая от сочувствия, уже сама по себе редкость, но чтобы она выложила денежки чистоганом — в этом меня никто не убедит.
— Исключения бывают во всем. Вдобавок она уверена, что деньги я ей верну.
— А как насчет девушки, которая следила за нашим человеком? — спросил Ставрос.
— Девушка? Какая девушка? — спросил Галинос совершенно спокойно.
Ставрос промолчал. Да и что было говорить? Молоденькая девушка шла вниз по улице Рузвельта. Когда ее остановили, охотно объяснила, как и куда пройти.
— А где живет твоя мать? — спросил Цацос, просто чтобы нарушить возникшую паузу. Арис и Ставрос почувствовали, как Галинос напрягся:
— Сейчас ваш вопрос противоречит всем правилам. Вы создали такие условия для работы, что я, представитель ЦК, блуждаю в потемках, а от меня требуете мельчайших подробностей. Сотрудничать так невозможно! Я сообщу в Афинах, что конспирация стала для вас самоцелью. Пусть к вам пришлют другого, мне надоело играть в прятки.
Его резкий тон возмутил всех. Только Ставрос остался спокоен:
— При помощи «конспирации-самоцели» мы как-никак выпустили три номера газеты и готовим к печати четвертый, — сказал он. — Думаю, в ЦК это оценят. А твои упреки мы как-нибудь стерпим. Ты ведь сам нам рассказал, до чего полиция безопасности может довести человека. Карнеадес, видит бог, был из крепких. Если уж он позволил себе такую низость, как появление вместе с Юлианом возле универмага Лампропулоса, мы вправе заподозрить, что катастрофа у Касторийского озера надоумила его и Юлиана на романтическую историйку для тебя. Он придумал это чересчур поздно: газета с заметкой о бегстве некоего Георгия Мавилиса уже вышла. Не исключено, что тебя именно так и зовут, мы не знаем этого и знать не хотим. К тому же на фотокарточке — другой.
— Ты называешь мою историю романтической, а сам выдумал куда более запутанную. Рассудительность — качество хорошее, но иногда оно вырождается в высокомерие, в убеждение, что только ты всегда прав. Но и другие тоже умеют думать. Конечно, по пути сюда, в Салоники, я читал газету и видел снимок. На нем-то мой план и держится. Опознавая трупы, они ошиблись, спутав мертвого с бежавшим. Для них я мертв, а мертвого не разыскивают. Большего везения я и представить себе не мог. И вы тоже, если я все верно понимаю…
— В этом что-то есть, — сказал Арис.
— Ты хочешь сказать, что остаешься у нас? — спросила Дафна.
— «Хочешь, хочешь…» — передразнил ее Галинос. — Я хочу того, что правильно, и мы вместе обязаны решить, что именно правильно.
В темной каюте стало дышаться полегче. Галинос почувствовал, что позиция его укрепилась. Особенно после того, как Ставрос неверным голосом проговорил:
— Как же ты останешься — без документов?
— Это мое слабое место. Конечно, если вы решите, я вернусь в Афины. Но тоже без документов. При самом поверхностном контроле я попадусь. Лучше будет, если я пережду здесь несколько дней, пока ЦК не пришлет мне нового паспорта. И после этого будет не поздно решить, остаться мне или уехать.
— А как ЦК переправит его?.. — полюбопытствовал Арис.
— Возможность есть.
— Выходит, у тебя есть адрес? — спросил Цацос.
— Конечно. Теперь вам осталось сказать: «Дай нам его», и я уеду сегодня же ночью, будь что будет!
— Нам обязательно нужна прямая связь, — сказал Цацос.
— Это не моя забота. У вас она была. Если после ареста Карнеадеса явка провалена, вы должны сообщить в ЦК новый адрес и дождаться, когда Афины назовут вам свой. Через мой местный пункт связи я могу передать одно ваше сообщение. Одно-единственное!
— У нас есть адрес в Афинах, — вырвалось у Дафны, но Арис перебил ее:
— Использовать его нельзя! Ни при каких обстоятельствах!
«Конечно, — подумала Дафна с горечью, — это адрес, известный Карнеадесу, Ставросу и мне. А использовать его нельзя, потому что Карнеадес мог его выдать».
Галинос немедленно поддержал Ариса:
— Ни в коем случае не использовать! Тем более что наверняка эта явка провалена. А связной скрылся, возможно, он даже за пределами страны. Не станет же ЦК ждать, пока враги привяжут к этой нити свою.
— Мы попытаемся найти надежный адрес и будем тебе благодарны, если ты передашь его, куда надо, — сказал Цацос. Он сразу же почувствовал, что предвосхитил тем самым решение куда более важное, и несколько смущенно добавил: — Если товарищи согласны, конечно.
— Мы не можем взять на себя ответственность за то, что ты уедешь без документов. Если это ошибка, причина ее коренится в конфликте, который мы, коммунисты, никогда не разрешим: противоречия между революционной целесообразностью и заботой о безопасности отдельных товарищей. Вы со мной согласны?
— Да, — сказали Дафна и Цацос.
— А что нам остается? — проворчал Арис.
Цацос высунул голову в дверь и крикнул:
— Поворачиваем!
Некоторое время яхта шла на полных оборотах, а потом скользила по волнам с выключенным мотором. Пассажиры молчали. После долгой паузы Цацос сказал:
— Жилье тебе мы предоставим. На первое время оно вполне надежно: там никто не будет знать, в чем дело. Ты назовешься Софоклом Симосом, пройдешь в свою комнату и до нашего звонка не выходи из нее. Хлеб, вино, сыр и сигареты — правда, греческие, — есть, мыло, полотенце, бритва — все на месте. Чтобы ты не скучал, мы положили пару книг и журналы. Вот тебе двадцатидрахмовая купюра, ее ты со словами благодарности отдашь привратнику. Не забудь этого, потому что побочный заработок — единственная причина, по которой он пропустит тебя в дом.