— Не индиец, а индеец! Индейцы в Америке жили, и их почти целиком уничтожили белые люди.
— Какие белые?
— Ну, ты белый, и я белая. Белые люди.
— Э-э, какая ты хитрая! Ты про других белых говоришь. Про тех, с которыми дед Антип дрался. Зачем же ему с тобой драться? А меня он любит.
— Конечно, конечно, — постаралась согласиться Лариса, подивившись находчивости и умению рассуждать у такого маленького мальчишки. Она многому в нем поражалась, а особенно его умению четко и по-своему мыслить.
— Я тоже заклинанья знаю, — сказал Сергунька и напыжился, втянул голову в плечи, руки скрючил, словно крылья перед взмахом, и стал прыгать, крутиться и каркать, а потом вдруг выставил руки ладонями вперед, сделал страшное лицо и выкатил глаза:
— Э, пудзя! Э, пудзя! Хо! Хо!
Лариса не смеялась, хотя все это выглядело уморительно. Мальчонка мог бы обидеться, и по справедливости. Она точно поняла главное в общении с маленькими, но весьма серьезными, очень ранимыми людьми: то, что говорится всерьез, должно столь же серьезно приниматься.
Попыжившись еще немного, Сергунька обмяк, не к месту шмыгнул носом и с сожалением прервал заклинанье, сообщив:
— Забыл. Знал и забыл.
— Бывает, — успокоила его Лариса. — Идем рубить слеги. Иначе не успеем сегодня укрепить их в камнях.
— Идем, идем, — заторопился Сергунька.
Потом Лариса стала укреплять слеги в скалах. Сергунька стоял чуть сбоку, так, чтобы не мешать ей работать, но когда появлялась надобность поддержать чуток лесину, подать оброненный топор, еще ли что, то мальчишка неизменно оказывался под рукой и был ловок, даже храбр. Помост-то они делали метрах в десяти от земли, бока скал поросли пестрым лишайником, который обдирался под ногами, и они скользили. Когда помост наконец уперся в ствол березы, Лариса присела отдохнуть.
— Вы помните еще про заклинанья про постройку берестянки?
Ух, как там про березу сказано! И дальше так же хорошо? — заглядывая ей в лицо, спросил Сергунька.
Она покосилась на него с улыбкой, которая выдала, что Лариса поняла его хитрость:
— И дальше так же хорошо. Только там говорится не о берестянке. Разве ты не помнишь? — Лариса облизала кончиком языка бисеринки пота, выступившего на верхней губе. Она давно так хорошо не уставала. Приятно ломило плечи, постанывала спина — тихо так, словно в благодарность.
— Инди… Индейцы называют такую лодку пирогой…
— Правильно. Тогда слушай:
До корней затрепетала Каждым листиком береза, Говоря с покорным вздохом: «Скинь мой плащ, о Гайавата!» И ножом кору березы Опоясал Гайавата Ниже веток, выше корня, Так что брызнул сок наружу; По стволу, с вершины к корню, Он потом кору разрезал, Деревянным клином поднял, Осторожно снял с березы…Сергунька молчал долго, очень долго после того, как Лариса перестала читать стихи. Ей показалось, наверное, будто она чувствует тоже — слышатся слова, точно гул далекого колокола, не замолкают. Не могут замолкнуть. И вот их-то эхо и слушает мальчик. Потом стали шевелиться его губы, уже повторяя заученные стихи. И наконец Сергунька сказал:
— А у нас нет ножа…
— Топор есть.
Не по правилам, — тихо заметил мальчик. И стал развязывать узел ковбойки, стянутый на животе.
«Зачем он это делает? — подумала Лариса, а потом тихо улыбнулась: — Вот оно что, ласонька ты моя!..» — и погладила вихор на мальчишечьей головенке:
— Березу тебе жалко…
— Немножко… — ответил Сергунька, не поднимая на нее взгляда. И неожиданно для Ларисы добавил, стукнув по камню кулачишком: — Давайте строить, а то совсем жалко станет.
— Пора, пора, а то не успеем к вечеру подрубить, — поднялась Лариса.
— Ножом было б лучше, однако.
— Да, — согласилась Лариса немного растерянно, потому что думала о другом: никто вот так не понимал ее в детстве, никто не строил с ней ни пирог, ни корабликов и ничего такого, и приходила она одна из школы в пустую квартиру, одиноко ждала одинокую мать. И они одиноко проводили вечер за вечером. В комнате стояли одинокие вещи, и хотелось всегда одеться потеплее.
Налетел вдруг порыв ветра. Длинные пряди ветвей потянулись по его струям, словно поплыли, колыхаясь.
— Затрепетала… — вытаращил глаза Сергунька.
— Ветер это, — рассердилась почему-то Лариса. — Просто ветер.
— Не-ет.
— Так будем строить пирогу?
Сергунька быстро закивал в ответ.
Она прошла к стволу березы, сунула топорик за спину за пояс. Лариса почувствовала, как бархатистый теплый ствол будто мается у нее под руками, то приближаясь, то удаляясь чуть-чуть, а изнутри ствола словно доносится глухое кряхтенье.
«Надо бы подождать, пока утихнет ветер, — мельком подумала Лариса. — А когда он утихнет? Нужно лезть. Спрыгнуть на помост всегда успею». И она полезла. Ей и требовалось преодолеть какой-то метр, но держаться-то было не за что. Пришлось рассчитывать только на силу своих ног, едва обхвативших ствол.
Рубила она быстро и ловко, с удара пробивая рыжую заболонь до древесины, упругой и даже вроде бы вязкой. Так, по крайней мере, казалось Ларисе. И она еще внимательно следила, чтоб не осталось на стволе кусочков непрорубленной коры, которые могли дать задиры или совсем испортить «шкуру», как она подумала. Дело двигалось споро, и скоро она спрыгнула на помост, «довольная собой.
— Видишь, Сергунька, как быстро! — похвалилась она, потому что даже самая малая работа вызывала у нее прилив радости, и Лариса будто просыпалась ото сна, ей становилось легко, и она точно лишь тогда начинала различать цвет неба и зелени.
— А стихи неправильные, — выпалил Сергунька.
— Не-пра-виль-ные?!
— Нет.
— Чем же они, по-твоему, неправильные?
— Там вы говорили «ниже веток, выше корня».
— Так и надо, я точно помню.
— Нет. «Ниже веток, выше комля». Выше комля. У корня кора не годится. Вот ведь и мы с вами взяли кору выше комля — там она перестает трескаться. Выше комля идет гладкий ствол, без трещин. Оттуда кора и годится на берестянку!
«…Да, Сергуня! Ты один меня и любил, маленький глупыш», — вздохнула Лариса. Солнце ли стало слишком ярким, или слезы защипали глаза? Она перегнулась через борт и, захватив в пригоршни воды, плеснула в лицо.
Она выплыла на гладь последнего перед порогом плеса.
Лариса снова загляделась на хрупкую березку на крохотном выступе над порогом. Она сравнила себя с этой глупой березкой, которая, не догадываясь ни о чем, конечно, через год, два ли окажется сброшенной со своего крохотного уступа и упадет в лавину пороговых водоворотов, погибнет. Вот так же, как и она сама. Ведь никто уже не сможет помочь ей, да она и не желает ничьей помощи.
«Хватит! Хватит, — подумала Лариса, — гоняться за тем, что называется счастьем. Всегда кажется, что оно не прямо перед тобой, а обязательно за поворотом, за углом».
Никто не знал ее мыслей до конца — она отказалась от своей любви и высмеяла Прокла, когда тот настаивал на их браке, отказалась «от роскоши» иметь ребенка. Как она тайно радовалась, когда узнала, что Садовская не сможет участвовать в экспедиции прошлого года. И тогда Лариса поставила себе целью — во что бы то ни стало закончить исследование самой. Не ради Садовской она задержалась с выходом в «поле». Никому не открывая толком ничего, Лариса по ниточке разобрала клубок противоречивых доказательств, советуясь со многими своими товарищами, и прежде всего с Проклом, парнем из Даурии.
И ехала она в «поле» уже с полной уверенностью в своей победе. И она добилась-таки победы. А единственным человеком, поверившим Ларисе до конца, оказывался начальник местной экспедиции Бондарь. Он поддерживал ее в трудную минуту, даже помог людьми, экипировкой, когда это особенно понадобилось.
Тут уж все дальнейшее — ее переход в экспедицию местного геологического управления — выглядело не просто естественно, но и в известной мере законным, этаким актом признательности и благодарности молодого ученого.