«Пропадут сапоги, — с сожалением думал он. — Ах, черт, какая жалость… Такие сапоги!»
— Тут, ваш бродь, надо с осторожкой, — совсем уже шепотом предупредил Стрельцов.
Вот оно, начинается, понял Сибирцев. Теперь держись, ваше благородие, господин доктор. Он передохнул, стоя на качающейся кочке и опираясь на палку, которая медленно проваливалась в топь, потом, набрав полную грудь воздуха, словно ныряя в глубокий омут, шагнул за стариком.
Шагнул, как тогда, в восемнадцатом…
6
В харбинском кабаке «Палермо» шел грандиозный пир. Гуляли калмыковцы, — они, видать, произвели очередную «калмыкацию», то бишь ограбили проходящий пассажирский поезд где-нибудь в районе Гродековских туннелей. Гуляли орловцы. Эти — с горя. По слухам, их собирались расформировать: обнаружилась растрата по хозяйственной части ни много ни мало в полмиллиона рублей. Да и как ей не быть, если у Орлова всего три сотни штыков в отряде, зато два оркестра. Но все это мелочи, потому что Семенов, сидящий на станции Маньчжурия, зарабатывает по два миллиона в день, да плюс звание благодетеля населения. Семеновцы тоже гуляли в «Палермо». Гулял харбинский посланник Семенова полковник Скипетров, ждавший производства в генералы, и с ним хорунжий Кабанов. У этих была серьезная причина. Во-первых, позавчера обнаружили в Селенге труп известного золотопромышленника Шумова, ехавшего в семеновском бронепоезде с большим грузом золота. Что произошло, где золото — никто не знал, но, разумеется, догадывались. А во-вторых, несколькими днями раньше Семенов произвел «семенизацию» в отличие от «калмыкации», то есть реквизировал двадцать девять вагонов кожи и продал какому-то спекулянту в Хайларе. Об этих злополучных вагонах уже шел разговор по городу, громко возмущался сидевший в Харбине Колчак, ждали каких-то ревизоров омского правительства, но разговор разговором, а деньги были. Только у кого? Исчезли куда-то деньги. Семенов рвал и метал.
Скипетров приехал за полночь с охраной на пяти казенных автомобилях. В одном из них прибыл в «Палермо» и Сибирцев, доверенное лицо Скипетрова. Когда ж это было? В июле? Нет, еще в июне восемнадцатого. Да, великий был пир…
Еще у входа, окинув взглядом тусклый и задымленный огромный зал, среди багровых испитых физиономий «спасителей России» Сибирцев отметил нескольких знакомых и среди них пьяного офицера-орловца. Из того угла, где сидел орловец, слышались крики, хохот, хлопки пробок шампанского. Взгляды встретились, орловец растянул губы в пьяной улыбке, но, видимо, не узнал Сибирцева, тут же отвлекся и стал что-то кричать на ухо соседу.
Сибирцев прошел к сдвинутым столам, которые быстро накрывали два суетливых прилизанных официанта, сел наискосок от Скипетрова и стал внимательно оглядывать зал.
— Не гляди, сейчас привезут, — прохрипел ему через стол Скипетров. — Я Ваську послал, велел, чтоб мигом доставил. Он знает, где хорошие девки.
— Гульнем, значит, господин полковник, — радостно ухмыльнулся Сибирцев.
— Гульнем, таку их, не будь я генералом, — захохотал Скипетров. — Тащи живей! — заорал он на официантов. — Все тащи, китайская твоя харя!
Пришел Кабанов. Он уже покачивался, его поддерживали под руки двое башибузуков. Грузно шлепнулся на стул, тоже заорал:
— Шампанского, живо! — и затуманенными глазами пристально взглянул на Сибирцева. Подмигнул.
От соседнего стола повернулся какой-то незнакомый капитан и брезгливо сморщился, увидев Кабанова.
Будет драка, понял Сибирцев. Не сейчас, а когда еще подопьют.
Дальше все закружилось, завертелось. Пили и ели без разбору, поначалу с каким-то мрачным ожесточением, а потом, по мере употребления, постепенно отваливаясь от стола, стали воинственно поглядывать на соседей, бросая весьма недвусмысленные замечания по поводу их дам. Свои еще не прибыли, и Скипетров пообещал при всех, прямо тут же на столе заголить Ваське задницу и всыпать сотню соленых.
Улучив минуту, Сибирцев встал и, пошатываясь, отправился через весь зал в глубину ресторана. Он прошел длинным коридором, откидывая бархатные занавески, вошел в туалет, огляделся. Туалет был пуст. Склонившись над унитазом, всунул в горло два пальца, напрягся, и его вырвало. Когда он, полоща рот, стоял уже у умывальника, в туалет вошел знакомый розовощекий орловец. Мундир его был распахнут, он качался, громко икал и пробовал, ужасно фальшивя, петь: «Без сюр-р-р-тука, в а-адном хала-ате…» Увидев Сибирцева, смолк и, подойдя к соседней раковине, сунул голову под кран и пустил струю воды.
— Сильный северный ветер, — пробормотал он вдруг словно про себя.
Сибирцев замер, услышав эту фразу, скосил глаза на орловца, так же тихо ответил: Сегодня тепло.
— Пазвольте мыла! — вдруг громко, так что Сибирцев вздрогнул, объявил орловец и взял обмылок с раковины Сибирцева. — Благодарю-с!
Вместо обмылка осталась лежать в мыльнице маленькая бумажная трубочка. Сибирцев осторожно положил сверху ладонь, прополоскал горло еще раз и вошел в кабинку. Орловец уже умылся и с песней удалялся по коридору обратно в ресторан.
Быстро развернул бумажку. Там было несколько слов: «Срочно уходи. Кабанов — контрразведка. Деньги при нем. Найду тебя сам. М.».
Тщательно порвал записку и спустил воду, проверив, чтоб не осталось клочков бумаги.
После этого пригладил волосы, стряхнул капли воды с мундира и тоже отправился в зал.
Компания напилась. Дамы уже прибыли и теперь с визгом и хохотом усаживались рядом с семеновцами. Официанты тащили стулья.
Усевшись на свое место, Сибирцев окинул туповатым взглядом опустошенный и разграбленный стол, взялся за бутылку водки. В этот момент кто-то крепко сжал его плечи и, горячо дыша в ухо, прошептал:
— Ты куда ходил, а?
— Блевать ходил после этого дерьма, — пьяно отозвался Сибирцев, не оборачиваясь. Цепкие пальцы сдавили сзади его шею.
— А если я пойду посмотрю, а? — прошипел голос за спиной.
— Пошел ты… — скривившись, Сибирцев резко повернулся на стуле. Пальцы на его шее разжались.
Перед ним, держась рукой за спинку стула, стоял Кабанов и пристально-пьяным взглядом мрачно сверлил его зрачки.
— Сядь, Кабанов, а то… в морду дам, — так же мрачно, но убежденно сказал Сибирцев и крикнул в пространство: — Эй, водки!
Кабанов постоял еще, покачался взад-вперед с носков на пятки, потом пошел и сел на свое место.
«Что-то случилось. Зря не стали бы паниковать. Значит, надо смываться. А как?» — подумал Сибирцев.
Сидевший теперь рядом со Скипетровым незнакомый калмыковец громко и с восторгом рассказывал:
— …Весь юридический отдел… И всех — расстрелять. Всех до одного. А почему, я спрашиваю? А? Потому что, — он слегка понизил голос, — много брали. А сдавали мало. Он захохотал. — А чтоб помирать не скучно — водки ведро и отдали им на сутки всех девок… Мы их взяли как большевичек. В разведке. Много взяли. Ха-арошие девки, молоденькие. А потом всех вместе. В расход…
За столом поднялся хохот. Приехавшие дамы явно чувствовали себя неуютно. Но это было только начало.
— Мальчишки… сопляки… — прохрипел Скипетров. — Без бабы подохнуть не могут.
— А на что они нам? — пьяно вскинулся калмыковец. Мы их в плен не берем. Нам это лишнее. Поигрался — и в сопки.
— Китайцам… — глядя в упор на Сибирцева, вдруг громко сказал Кабанов. — Китайцам, говорю, надо отдавать… Они мастера, не то что мы, русские. Сперва изволь могилку отрыть, потом тебе по животику — брык! — кишочки наружу — и в могилку, чтоб лежать мягче. На своих-то, на кишочках. А? Ну а потом земелькой сверху присыпают. Мастера… Куда нам, России-то…
В глазах Кабанова разгорелась звериная ненависть. Сибирцев внутренне напрягся, но в этот миг произошло неожиданное.