— Если станут спрашивать, — добавил Димка.
Председатель хмыкнул, взглянул на Старкова, а тот ответил незамедлительно:
— Станут, станут. Или вы меня не знаете?
Они его знали отлично. И, что хуже, он сам себя знал, и характер свой дотошный и — подозрительный, и неумение отвлечься от главного дела, вдумчиво разобраться в том, что именно отвлекло. А главным делом для него тогда была деревня. И каратели, которых ждали со дня на день. И обоз, который необходимо сохранить, довести до Черногорья. А трое сомнительного вида партизан-лесковцев, трое сопляков, так не вовремя подвернувшихся на пути, — как раз отвлекающий момент. И может, не разбираться в нем, не взвешивать их показания на аптекарских весах? Сгодятся и хозяйственные, где увесистая гиря замечательной комиссарской бдительности все перевесит.
…Ах Старков, Старков, куда ты посылаешь своих ребят, не обученных лгать хитро и правдиво, даже когда речь пойдет об их собственной жизни? Не знают они ей цену, не лежали они часами в засадах, не ждали ежеминутно выстрела в спину, не знали, что лес этот, тусклый осенний лес, чертовски опасен и для врагов, и для своих. Они пойдут по нему, как ходили всегда, легко и беззаботно, не ожидая ни взрыва мины на тропе, ни внезапной автоматной очереди из мокрых кустов орешника, ни даже окрика «Стой!», когда надо именно стать, и поднять руки, если в упор на тебя смотрит черное дуло «шмайсера», и говорить что-то, и ждать момента, чтобы выбить этот «шмайсер» из рук врага, успеть поймать его на лету, бросить на землю тренированное страхом и мужеством тело и стрелять, стрелять. Впрочем, это они умеют, особенно Олег…
— Мы вас знаем, — сказал Олег, — и сделаем небольшую скидку на ваш нераздумывающий комиссарский возраст. Не беспокойтесь, комиссар, все пули мимо нас.
Если бы так! Если бы верна была глупая поговорочка…
— Ладно, — решил он, — бог не выдаст, как говорится. Давайте отрабатывать подробности.
Пока Старков гонял Олега и Рафа по карте, заставлял их по многу раз мысленно проходить завтрашним маршрутом, рассказывал о возможных партизанских постах и дозорах, описывал бойцов, которые остались тогда с ним, председатель с Димкой отправились в деревню за экипировкой. Они вернулись часа через два, нагруженные потрепанными телогрейками, стоптанными кирзовыми сапогами и прочими принадлежностями возможного партизанского туалета. Решили, что Димкина выцветшая ковбойка в дело сгодится, как и грубошерстный свитер Рафа, а Олегу председатель выдал собственную гимнастерку, штопаную-перештопаную, с темными следами споротых погон.
Олег осмотрел ее и отложил в сторону.
— В чем дело? — обиделся председатель. — Не понравилась?
— Не годится, — отрезал Олег. — Какие, к черту, погоны в сорок втором году?
— Ах, беда какая! — перепугался председатель. — Старый дурак. Ну а ты, паренек, прирожденный разведчик.
«Что ж, начало хорошее, — думал Старков. — Олег внимателен и собран, вкус предстоящего приключения не заглушает в нем осторожности. Заметил следы погон, знает, что в сорок втором офицерские знаки различия носились в петлицах».
— Тогда хоть рубаху возьми, — председатель рылся в куче «добра», собранного в его доме и в доме соседа. — Хорошая рубаха, неподозрительная.
Полосатую темно-синюю рубаху Олег одобрил, как одобрил и старые диагоналевые брюки, и солдатские галифе, и невесть как сохранившуюся довоенную кепочку с пуговицей на макушке. Вооружившись бритвой, оглядел всю одежду, спорол фабричные метки, отодрал у сапог куски подкладки, на которой обнаружились чернильные артикулы, отругал председателя за то, что притащил новую простыню на портянки.
— Мы же не одни сутки в пути. Откуда у нас портянки девственной чистоты? В своих пойдем.
Он только ненадолго забыл о своей серьезности, когда началась примерка обмундирования, хохотал вместе с ребятами над длинным очкариком Рафом, у которого председателевы брюки мешком висели на тощем заду, потом, отобрал у него кожаный ремешок, сходил в подсобку, вынес оттуда моток веревки, отрезал на глаз кусок.
— Веревочкой подпояшешься. Так похоже будет: свои порты не сохранил, пока из окружения шли, а эти в деревне достал — уж какие были.
Старков вспоминал своих бойцов, думал, что Олег подсознательно держится верной линии. В самом деле, какую одежку они носили в те годы? Своя рвалась и снашивалась, а магазины — увы! — не работали, вот и перебивались чем попало, даже, чего греха таить, с мертвых снимали. Он смотрел на студентов: в общем, ничем особенным они не отличались от тогдашних своих ровесников. Разве что волосы подлиннее — так ведь лес это, ни парикмахерских тебе, даже бани порой не было. За минувший месяц лица их обветрились, руки огрубели от монтажной работы, ссадины на них взбугрились коричневой коркой.
— О вещмешках подумайте, — напомнил председатель.
В вещмешки уложили помятые солдатские кружки, откопанные хозяйственным Димкой в председательском сарае в сундуке, пару обмылков, опасную бритву с обломанной ручкой — одну на троих, каждому по смене стираных портянок, еще какие-то мелочи, которые могли сохраниться у солдата, крупную соль в тетрадном листке, сахарный песок в чистой тряпице.
— А как быть с документами? — спросил Раф.
И снова Олег опередил Старкова и не ошибся:
— Какие документы? Свой комсомольский билет возьмешь? Когда тебя принимали в комсомол? В шестьдесят восьмом? Нет, старик, документы свои мы зарыли в землю, когда выходили из окружения. Где зарыли — запомнили. А вообще чего мы ждем? Ну-ка вернитесь, комиссар, в сорок второй год. Перед вами три подозрительных типа. Допрашивайте.
Старков усмехнулся: стоит попробовать. Он представил себе землянку в один накат, тусклый язычок коптилки, колченогий стол, на котором почти такая же карта, как здесь. Он сидит на низком топчане, с трудом пытается побороть сонливость: двое суток не спал, вымотался. Перед ним трое парней в драных ватниках, усталые, осунувшиеся от долгого перехода лица.
— Кто такие? — спросил он и сам удивился и резкому тону своему, и внезапно охрипшему голосу, как после бессонницы и махры-глоткодерки. И председатель взглянул на него с удивлением, будто услышал что-то знакомое, давно забытое, наглухо забитое в черном провале прошлого.
— Солдаты мы, — быстро ответил Олег. — Вас искали, — улыбнулся счастливо, переступил с ноги на ногу — сесть никто не предложил, сказал вроде бы облегченно: — Вот и нашли…
И покатился допрос по накатанным рельсам, и, похоже, не было ошибок в ответах студентов, хотя отвечал чаще Олег, в котором и Раф и Димка молчаливо признали командира.
— Лады, — сказал наконец Старков, хлопнул ладонями по столу. — Давайте ужинать и спать, Утро вечера не дряннее. Подъем в шесть ноль—ноль.
Утром Олег отказался завтракать и ребятам запретил.
— Мы в отряд должны оголодавшими прийти. Какая в дороге жратва? Вода да хлеб, если пожалеет кто из деревенских. А. то нальют нам в вашем отряде похлебки, а мы морду воротить станем. Куда это годится?
Бриться тоже не стали, оделись тщательно, выстроились позади Старкова, севшего у генератора.
Старков щелкнул тумблером автонастройки поля, стрелка на индикаторе напряженности качнулась и поползла вправо.
— Есть поле, — скучным голосом сказал Раф.
Стрелка прочно встала на красной черте.
— Ну, с богом, как говорится, — Старков встал и повернулся к ребятам: — Как связь?
Олег вытащил из кармана пластмассовую коробочку дублера-индикатора. С его помощью в зоне действия временного поля можно было передать сигнал на пульт. Дежурный — сегодня им оставался Старков — принимал сигнал и вырубал питание. Поле в этом случае исчезало, и участники эксперимента благополучно возвращались в свое время. Олег нажал кнопку на дублере, посмотрел на пульт. Там зажглась лампочка: сигнал принят.