— Нет, «Звезда моря» цела и другие яхты тоже, сейчас сообщили. А «Мария» ушла оттуда через неделю после нашего визита.
— Куда?
— Вот этого, к сожалению, никто не знает. Разве такие сведения искатели сокровищ сообщают?
Мы взлетели, быстро позавтракали, выпив крепчайшего кофе и закусив бутербродами, и поспешили занять привычные места у окон, где за каждым был закреплен сектор для наблюдений.
Небо на горизонте сливалось с морем, одно незаметно переходило в другое. Казалось, мы не движемся, неподвижно парим над океаном. Какое-то странное, колдовское ощущение. Может, в самом деле улетим незаметно в какую-то другую вселенную?!
— Да, — задумчиво произнес Сергей Сергеевич, — сильно сказал как-то старик Конрад о пропавших без вести судах: «Никто не возвращается с исчезнувшего корабля, чтобы поведать нам, сколь ужасна была его гибель, сколь неожиданной и мучительной стала предсмертная агония людей. Никто не расскажет, с какими думами, с какими сожалениями, с какими словами на устах они умирали…»
Помолчав, он добавил:
— Одно утешает: агония оказалась недолгой, если они даже не успели подать зов о помощи. Повторяется история «Прекрасной Галатеи».
— Но почему? — снова не мог удержаться я. — Ведь не было ни шторма, ни магнитной бури. Почему же они как и «Галатея», исчезли бесследно, не подав никакого сигнала?
Никто не ответил мне.
Наверное, и на этот раз нечего было бы записывать в дневник, если бы не чистейшая, невероятная случайность, какие порой вдруг совершенно неожиданно круто меняют спокойное течение событий.
Когда мы уже разворачивались, чтобы лечь на обратный курс, вдруг заметили маленькое белое судно. Волошин посмотрел в бинокль:
— Тунцеловчик. Рыбачат.
Но Локтев, словно не слыша его, направил дирижабль к суденышку.
— Ты что, Борис Николаевич? Это же тунцелов.
Командир промолчал и лишь через несколько минут вдруг отрывисто сказал:
— Что-то у них не в порядке. Мачта сломана.
Мы все приникли к биноклям.
— «Сперри»! — вдруг вскрикнул Олег Никаноренко.
«Сперри»?! Пропавший тунцелов?!
— Точно, «Сперри», — подтвердил Гриша. — Две буквы совсем стерлись, еле разберешь название.
— На вызов не отвечают, — сказал радист.
— И на палубе никого нет, — пробормотал Сергей Сергеевич, не отрывавшийся от бинокля.
— Нет, один лежит возле рубки. Ближе к корме, — сказал Олег.
— Где? Нет, это какие-то тряпки, — ответил Волошин. — Хотя…
Мы подлетели к суденышку совсем близко. Могли рассмотреть уже без биноклей и сломанную мачту, повисшую на снастях, и полустертую надпись на корме, и труп, валявшийся ничком на палубе возле рубки.
На судне по-прежнему никого не было видно.
Дирижабль завис метрах в пяти над палубой. Борис Николаевич опять блеснул мастерством. Он осторожно подвел дирижабль к самой рубке. Швартовое устройство надежно притянуло гондолу к леерной стойке, так что не пришлось даже спускать штормтрап.
Костя первый спрыгнул на верхний мостик, заглянул в рубку, отшатнулся:
— Умер прямо на вахте, за штурвалом, чтоб мне пропасть! — крикнул он. — Тут и лежит.
Один за другим мы перебрались на катер, оставив Локтева, как всегда, за пультом управления.
Стояла пугающая тишина. Зной, полное безветрие. Безжизненно обвисли снасти под тяжестью обломившейся мачты. И хотя мы находились посреди открытого океана, дышать было невозможно…
Кроме останков человека на палубе и второго в рубке, мы обнаружили еще четыре трупа: один в машинном отделении, остальные в крошечном грязном кубрике. Два рыбака свалились прямо возле стола, за которым, видимо, сидели. Третий, самый старший из всех и получше одетый — вероятно, капитан, лежал тут же на койке.
Не стану описывать, как они выглядели… У капитана застыло на лице выражение непередаваемого ужаса или страшной боли. Похоже, он пытался подняться с койки, но не мог. А один из валявшихся у стола схватился руками за голову, словно она раскалывалась от боли.
Видимо, все они погибли в одно время. Но от чего?
— Отравились, что ли?
— Сразу все? Сомнительно. — Мы переговаривались вполголоса.
— Да и уж в рыбе-то они разбирались, не стали бы есть опасную.
— Не обязательно рыбой. Не одну же рыбу они ели. Вон у них и консервы есть.
— Попробуй теперь узнай.
В самом деле, в ведре груда немытой посуды. Две тарелки на столе с остатками какой-то еды, давно высохшей. На полу какие-то пятна. Следы рвоты? Но пол такой грязный, что никакая экспертиза, наверное, уже ничего не выяснит.
— М-м-может, отравил их какой-нибудь газ, — от волнения начиная, как всегда, немножко заикаться, сказал Олег Никаноренко. — Как экипаж «Уранг Медана».
— Ну тот всякие химические вещества вез, а на рыбачьем суденышке откуда ядовитый газ возьмется, — хмуро возразил Волошин.
— Какого же черта тот Гартвиг нам баки забивал? — вдруг взорвался Костя Синий. — Не перевертывался катер, целехонек. Может, это он сам их всех отравил?
— Кто?
— Да Гартвиг же!
— А то был вовсе не Гартвиг. Ведь весь экипаж на борту, все шестеро, — сказал Гриша Матвеев. — Настоящий Гартвиг в машинном отделении лежит, возле дизеля.
— Точно. А кто же был тот?
Мы переглянулись. В самом деле: кто же был человек, спасенный нами неделю назад? Зачем выдавал себя за механика с тунцелова и рассказал сказочку о внезапно налетевшей гигантской волне, якобы потопившей катер, о взрыве и загоревшемся мазуте? И откуда он взялся посреди океана в своей загадочной шлюпке? Зачем поспешно ее затопил?
— Чертовщина все же какая-то творится в этой «Пасти дьявола», — упавшим голосом пробормотал Олег Никаноренко.
— Может, это был все же Грюн, так его, кажется, называл Казимир Павлович? — нерешительно спросил Гриша.
— Ученый-химик? А как он очутился в открытом океане?
— И зачем ему было отпираться, врать?
Кто мог ответить на эти вопросы? Где теперь было искать мнимого Гартвига?
Стараясь не глядеть на трупы, мы обошли весь катер. Суденышко давно не ремонтировалось, было старое, обшарпанное, грязное, но еще вполне пригодное для плаваний. Дизель исправен. Он, видимо, еще долго работал после гибели моториста и остановился сам, когда кончилось горючее, определил Сергей Сергеевич.
Девять из двенадцати холодильных цистерн были забиты крупными, как на подбор, тунцами. Видимо, рыбакам посчастливилось напасть на рыбное место, и они, наверное, мечтали скоро вернуться домой с богатым уловом…
Радиопередатчик в рубке был старенький, но вроде тоже исправен. Почему же рыбаки даже не попытались передать сигнал о постигшей их беде?
На столе в рубке лежал судовой журнал. Последняя запись была сделана третьего сентября: «Луиза отвернула в сторону. Зыбь с юго-запада шесть баллов. Все в порядке».
Значит, они погибли примерно в то же время, когда пропал «Остер». Впрочем, судить об этом было трудно. Записи в журнале велись нерегулярно, от случая к случаю и были весьма, лаконичны.
— Сделав последнюю запись, вахтенный пытался потом написать что-то еще. Видите? — сказал Волошин, внимательно изучавший судовой журнал.
В садом деле, ниже последней записи, прямо поперек листа было нацарапано, крупными каракулями какое-то слово. Но разобрать его оказалось совершенно невозможно. Мы рассматривали журнал все по очереди и гадали:
— Dead? Death? [2]
— Первая буква «d», точно. Может, «dagger»? [3]
— Здрасьте, я ваша тетя. Какой dagger? Danger. [4]
— А может, «dally». [5]Так гадать можно без конца, — сказал Сергей Сергеевич.
Сергей Сергеевич несколько раз сфотографировал страницу журнала с последней записью и непонятными каракулями. Потом мы, как заправские криминалисты, сфотографировали трупы, немытую посуду в кубрике, тарелки с остатками засохшей еды, подозрительные пятна на грязном полу, сломанную мачту, даже оттаявшие после остановки двигателя холодильные цистерны, наполненные гниющей рыбой. А Олег сделал несколько зарисовок.