— Какой вам нужен?
— Отвертка, ножницы, плоскогубцы, все равно что… — Волосы у него в пыли. Он слышит, как Фелиси идет по саду, спускается в погреб, возвращается с отверткой и молотком.
— Что вы собираетесь делать?
— Приподнять задние доски, черт возьми! — Впрочем, это нетрудно. Одна из них еле держится. Под ней бумага. Мегрэ нащупывает и скоро вытаскивает пакетик, завернутый в старую газету.
Тут он смотрит на Фелиси и видит, что она застыла на месте, подняв к нему смертельно побледневшее лицо.
— Что там, в пакете?
— Понятия не имею!
Она снова заговорила пронзительным голосом, со своим прежним высокомерным выражением. Он слезает со стола.
— Мы сейчас это увидим, не правда ли? Вы уверены, что не знаете?
Верит он ей? Или не верит? Можно подумать, что он играет с ней в кошки-мышки. Он не торопится и, прежде чем развернуть бумагу, замечает:
— Это газета прошлого года… Хе! Xel.. Вы не знали, малютка Фелиси, что в доме хранится такое богатство?
Он вытащил из бумаги пачку тысячефранковых билетов.
— Осторожно! Не трогать!
Он снова влезает на стол, снимает все верхние доски шкафа, убеждается, что там больше ничего не спрятано.
— Нам будет удобнее внизу… Пойдем…
Он радостно усаживается за кухонный стол. У Мегрэ всегда была слабость к кухням, где царят приятные запахи, где видишь аппетитные вещи, свежие овощи, кровавое мясо, где ощипывают цыплят. Графинчик, из которого Фелиси угощала вином Люка, еще не убран, и Мегрэ наливает себе прежде, чем приняться считать деньги с видом добросовестного кассира.
— Двести десять… одиннадцать… двенадцать… Вот две бумажки склеились… Тринадцать, четырнадцать… Двести двадцать три, четыре, семь, восемь…
Он смотрит на нее. Она устремила взгляд на ассигнации, вся кровь отлила у нее от лица, и стали яснее видны следы ударов, нанесенных ей ночью.
— Двести двадцать девять тысяч франков, моя маленькая… Что вы на это скажете?.. В комнате вашего друга Петийона было спрятано двести двадцать девять бумажек по тысяче франков… Ведь они были спрятаны именно в его комнате, вы понимаете?.. Господин, которому так срочно нужна эта сумма, знал, где ее найти… Он не подозревал только одного: что существовало два одинаковых шкафа… Кто мог догадаться, что Лапи был до такой степени маньяком и что, снова переселившись в свою комнату, он перенес туда свой собственный шкаф, а другой, точно такой же, поставил в чулан?..
— Это вам что-нибудь дает? — спросила она, едва шевеля губами.
— Это, во всяком случае, объясняет мне, почему сегодня ночью вам был нанесен удар, от которого вы могли бы потерять сознание, и почему несколько часов спустя все в комнате вашего друга Жака на улице Лепик было перевернуто вверх дном…
Он поднимается. Ему необходимо подвигаться. Его радость неполная. Теперь, когда он нашел то, что искал, когда факты подтвердили его предположение, он ясно представляет себе тир у Гастин-Ренета, где у него вдруг появилась эта мысль. Теперь, когда он выяснил один факт, у него возникли другие вопросы. Он расхаживает по саду, выпрямляет стебель розы, машинально поднимает с земли тяпку, которую Лапи по прозвищу Деревянная Нога выпустил из рук за несколько секунд до того, как ушел в свою комнату, чтобы там умереть нелепейшим образом.
Через открытое окно кухни он видит Фелиси: она словно превратилась в статую. Тень улыбки мелькает на губах комиссара. Почему бы и нет? Он пожимает плечами:
— Все-таки попробуем!
И говорит ей через окно, играя тяпкой, к которой пристала земля.
— Видите ли, Фелиси, детка, я все более и более убеждаюсь, как ни странно вам это может показаться, что Жак Петийон не убивал своего дядю и что он даже ни при чем во всей этой кровавой истории.
Она смотрит на него и глазом не моргнув. На ее осунувшемся лице ни одна черта не дрогнула от радости.
— Что вы на это скажете? Вы должны быть довольны.
Она силится улыбнуться, но ее тонкие губы только жалко растягиваются.
— Я довольна. Благодарю вас…
А ему приходится сделать усилие, чтобы открыто не проявить свою радость.
— Я вижу, что вы довольны, очень довольны… И я уверен, что теперь вы поможете мне, чтобы невинность молодого человека, которого вы любите, стала очевидной… Ведь вы его любите, не так ли?
Она отворачивается, конечно, для того, чтобы он не мог видеть ее рот и не заметил, что ей хочется плакать…
— Ну да, вы его любите… Это вполне нормально… Я убежден, что он поправится, вы упадете друг другу в объятия, и, чтобы отблагодарить вас за все, что вы для него сделали…
— Я ничего для него не сделала…
— Пусть так!.. Неважно… Я убежден, повторяю, что вы поженитесь и что у вас будет много детей…
Как он и ожидал, она взрывается. Разве не этого он хотел?
— Вы зверь!.. Зверь!.. Вы самый жестокий человек, самый… самый…
— Потому что я говорю вам, что Жак невиновен?
Эта, казалось бы, такая простая фраза поражает Фелиси, несмотря на ее гнев, она понимает, что была не права, но уже слишком поздно, и не знает, что сказать; она несчастлива, совершенно растеряна.
— Вы не верите этому… Вы просто хотите заставить меня проболтаться… С того момента, как вы явились сюда…
— Когда вы в последний раз видели Петийона?
— Сегодня утром…
— А до этого?..
Она не отвечает; Мегрэ демонстративно отворачивается и смотрит в сад, на беседку из зелени, на этот выкрашенный зеленой краской стол, на котором в одно прекрасное утро стояли графинчик спиртного и две рюмки. Она знает, о чем он думает.
— Я вам ничего не скажу…
— Знаю. Вы повторяете то же самое по меньшей мере двадцать раз, так что это становится похожим на бормотание причетника в церкви… К счастью, мы нашли деньги…
— Почему «к счастью»?
— Вот видите, вы уже заинтересовались?.. Когда Петийон уехал из «Мыса Горн» год тому назад, он был в ссоре со своим дядей, не так ли?
— Они не ладили, но…
— И значит, он с тех пор сюда не возвращался…
Она пытается угадать, к чему он теперь клонит. Мегрэ чувствует усилия ее мысли.
— И вы его с тех пор не видели! — роняет наконец Мегрэ. — Или, точнее, вы с ним не разговаривали. Иначе вы, конечно, сказали бы ему, что мебель в комнате сменили…
Она чует опасность, таящуюся за этими коварными вопросами. Боже! Как все-таки трудно защищаться от этого невозмутимого человека, который курит свою трубку, обволакивая Фелиси отеческим взглядом! Она его ненавидит! Да, ненавидит! Никто еще не заставлял ее так страдать, как этот комиссар, который не дает ей ни секунды передышки и говорит самые неожиданные вещи ровным голосом, не переставая потягивать свою трубку.
— Вы не были его любовницей, Фелиси…
Сказать «да»? Или сказать «нет»? К чему все это приведет?
— Если бы вы были его любовницей, вы бы продолжали с ним видеться, потому что его ссора с дядей не имела никакого отношения к вашей любви. Вы бы сказали ему о том, что старик перебрался в свою комнату… Петийон узнал бы таким образом, что деньги уже не в комнате, а в чулане… Слушайте меня внимательно… Зная это, он не пошел бы в комнату, где бог знает почему был принужден убить своего дядю…
— Это неправда…
— Значит, вы не были его любовницей?..
— Нет…
— У вас не было с ним никаких отношений?
— Нет…
— Он не знал, что вы его любите?
— Не знал…
Мегрэ не пытается скрыть довольную улыбку.
— Так вот, детка, кажется, в первый раз с самого начала этого следствия вы мне не лжете… Видите ли, я, с самого начала понял эту любовную историю… У вас, девочка, в жизни не было ничего особенно хорошего… И вот за неимением чего-нибудь существенного, действительного вы создавали себе действительность в своих мечтах… Вы стали не маленькой Фелиси, служанкой старого мсье Лапи, а всеми чудесными героинями из романов, которые вы читали… Деревянная Нога в вашем воображении уже не был просто прижимистым хозяином, а, как в лучших популярных романах, вы становились плодом его греха… Не краснейте… Вам нужны были прекрасные вымыслы, хотя бы для того, чтобы рассказывать их вашей подруге Леонтине и заносить их себе в записную книжку… Как только в доме появился мужчина, вы мысленно превратились в его возлюбленную, вы переживали большую любовь, а бедный парень, бьюсь об заклад, об этом и не подозревал… Я точно так же могу поклясться, что управляющий Форрентен никогда не обращал на вас внимания, но его козлиная бородка помогла вам превратить его в сатира…