Очнулся я уже в госпитале: всадники черт те куда унеслись, на поиски новых «объектов», наверное, а нас подоспевшие саперы откопали.
Бред? Конечно. Точнее, похоже на бред. А на самом деле все так и было. Естественно, нам сначала не верили. Ведь до поры до времени только слухи ходили, что после встреч со всадниками люди исчезают: хочешь верь, хочешь нет. Штабные крысы все расспрашивали, куда взвод делся да почему всадников пропустили. Впрочем, только поначалу они нас вопросами мучили. Да и чего с этих ублюдков взять, если они из своих крысиных нор ни черта не видели: «бой»-то наш дерьмовый минут пять всего и длился. А потом, когда в других местах то же самое случилось, поверили…
Нет, нет, все чистая правда. И про «фоно», и про снаряды. А вы думаете, с каких пор я седой стал?
Дуглас Стори, тридцати девяти лет, художник
Я вам про себя рассказывать не буду: для вас это не суть важно, вы другого от меня ждете, хотя проформы ради и задаете дурацкие вопросы: где жил? где учился? какие взгляды? Кому все это надо? Мне, по крайней мере, болтать лишнее ни к чему…
Вам нужно знать, что я видел? Вот это и расскажу.
Все началось утром четвертого августа. Я в это время бродил по лесу к северу от Оберона. Люблю, знаете ли, на безлюдье выбраться, и лучше всего, когда это утром, с зари. Так что хоть раз в полгода, а запираю студию — и в лес. Я потому Оберон и люблю, что места здесь отличные. Живу я по большей части в Дулуте, и студия моя там, в Обероне же у меня хижина. Ну, почти хижина. Я ее «бунгало» зову.
То утро я не просто помню — я вижу его. Закроешь глаза — и в голове будто киноэкран вспыхивает: все четкое, цветное. Или нет, словно я вспоминаю картину, которую сам написал: каждый штрих, каждый мазок, каждый колер вижу.
Итак, сошел я с тропинки и стал пробираться в чащу — мечтал спугнуть какого-нибудь зверя и посмотреть, как он будет удирать. Без особых приключений я прошел мили полторы-две. Папоротники кончились, лиственный лес, преимущественно осиновый, перешел в сосновый бор, а вскоре деревья и вовсе начали редеть, указывая, что близка окраина леса. Внезапно впереди, на открытом пространстве, что-то бесшумно сверкнуло. Вспышка была неяркая, но очень интенсивная: лес вокруг меня словно пронизало голубым сиянием. Не скажу, чтобы меня это сильно напугало: вспышка вспышкой, но утро было таким тихим и безмятежным, что тревоге, а тем более страху просто неоткуда было взяться. Только когда ветер подул в мою сторону и донес незнакомый запах — резкий, приторный, дурманящий, — мне стало не по себе. Тем не менее я прошел вперед и остановился за последними деревьями, осторожно выглядывая из-за стволов.
Зрелище, которое открылось моим глазам, поразило своей полнейшей, чудовищной нереальностью. На месте вспышки в воздухе прорисовывалась, я бы даже сказал, «проявлялась», как изображение на фотопластинке, некая конструкция.
Сначала полупрозрачная, она с каждой секундой становилась все более материальной, осязаемой, что ли, и наконец «проявилась» полностью. Я не верил своим глазам; на лугу возвышалось сооружение, весьма напоминающее орудийный снаряд, только неимоверно увеличенный в размерах — диаметр ярдов десять да высота с шестиэтажный дом. От колоссального снаряда его отличало лишь одно обстоятельство: сооружение было сделано не из металла, а из… грубо обтесанного дерева. Да, да, дерева! Если бы не бронзовые — или типа бронзы — заклепки, густо усыпавшие поверхность, оно походило бы на произведение рехнувшегося бондаря, создавшего гигантскую бочку для рекламы местного пива, только бочку такую, что одно днище у нее было нормальное, а второго не было вовсе: его заменяла конусовидная верхушка. Заклепки же наводили на мысль о другом, столь же идиотском сходстве — с макетом космического корабля, сработанным средневековым ремесленником.
Сверкнула еще одна вспышка, слабее первой, на меня пахнуло все тем же дурманом, и один из «клиньев» сумасшедшей бочки откинулся в сторону. Из внутренностей выдвинулся длинный помост, скорее пандус, чем помост, а спустя несколько минут по нему съехали… всадники. Да, в какой-то степени мне есть чем гордиться: я первый увидел ИХ.
Высокого роста, статные всадники держались на своих внушительных конягах — похожих на першеронов, но только с поразительно длинными мордами — необыкновенно прямо, словно на выездке. Одеяние их состояло из буро-серой, кажется, кожаной накидки, рыжих свободных штанов — либо из очень плотной материи (так казалось на расстоянии), либо опять-таки из кожи — из блестящих черных полос непонятного материала. Если не ошибаюсь, полос было семь. Одна охватывала шею и плечи, другая шла поперек груди, третья опоясывала таз, еще по две было на каждой ноге — выше колена и ниже. Более мелкие детали — какие-то регалии на груди и странноватые блестки на спине — я едва различал, зато длинные, по локоть, перчатки и тяжелые высокие башмаки бросались в глаза, но из чего они сделаны — я затруднился бы определить. Если и они были сшиты из кожи, то скорее всего из очень грубой, практически необработанной. Голову каждого венчал похожий на блин убор — вроде розетки из перьев диковинной птицы.