Я быстро прикинул, какие могут быть по контракту финансовые неприятности для фирмы, но с этой стороны как будто все было в порядке, поскольку клиенты подписали документ о приемке, признавая тем самым, что работа соответствует договору. Однако все не так просто: если нашу вину докажут, к фирме все равно не применят никаких официальных санкций, но это будет очень плохо для бизнеса, а для меня еще хуже, так как я отвечал за проект «Тринко-глубинная».
Только, пожалуйста, не называйте меня ныряльщиком — я ненавижу это наименование. Я инженер-подводник, и мне приходится пользоваться снаряжением для ныряния примерно так же часто, как летчику парашютом. Большая часть моей работы выполняется с помощью телевидения и роботов с дистанционным управлением. Когда же мне все-таки приходится погружаться самому, я это делаю в подводной мини-лодке с внешними манипуляторами. За эти клешни мы называем ее «лобстер» (омар). Обычная модель может работать на глубине до полутора километров, но есть и специальные варианты, которым по плечу работа и на дне Марианской впадины. Я сам там никогда не был, но, если вы интересуетесь, могу процитировать условия. По грубой оценке, это будет вам стоить 3 доллара за метр плюс тысяча долларов за час рабочего времени.
Я понял, что русские настроены по-деловому, когда Гончаров сообщил, что в Цюрихе меня ждет реактивный самолет, и поинтересовался, могу ли я быть в аэропорту через два часа.
— Послушай, я же ничего не могу сделать без оборудования, а то, что нужно только для осмотра, весит тонны. Кроме того, оно все в Специи.
— Я знаю, — неумолимо ответил Михаил. — Телеграфируй с Цейлона, как только будешь знать, что тебе понадобится, — все доставим на место в течение двенадцати часов. Но, пожалуйста, не рассказывай никому об этом, мы предпочитаем держать свои трудности при себе.
С этим я согласился, потому что сам был в этом заинтересован. Когда выходили из кабинета, Михаил показал на стенной календарь, сказал «три недели» и провел пальцем по горлу. Я знал: он думает не о своей шее.
Двумя часами позже я уже летел над Альпами, прощался с семьей по радио и размышлял о том, почему, как любой другой разумный швейцарец, не стал банкиром или не занялся часовым бизнесом. Это все из-за Пикара и Ханнеса Келлера, угрюмо уговаривал я себя, и приспичило же им начать эти глубоководные дела именно в Швейцарии! Затем пристроился поспать, зная, что в предстоящие дни у меня на это будет мало времени.
Мы приземлились в Тринкомали сразу после рассвета. Огромная сложная бухта, географию которой я так как следует и не освоил, являла собой лабиринт мысов, островов, каналов и бассейнов, достаточно больших, чтобы вместить все корабли мира. Мне было видно большое белое здание управления, построенное в пышном архитектурном стиле на мысу, выдающемся в Индийский океан. Место явно было выбрано из пропагандистских соображений, но я не виню своих клиентов — у них были все основания гордиться этим проектом, этой самой честолюбивой попыткой из предпринимавшихся до сих пор, использовать тепловую энергию моря. Попытка не была первой: в 1930 году французский ученый Жорж Клод потерпел в этом деле неудачу, а в пятидесятых годах так же окончился и второй, гораздо более крупный проект, в Абиджане, на западном побережье Африки.
В основу всех этих проектов был заложен один и тот же удивительный факт — даже в тропиках на глубине одной мили температура воды в море близка к точке замерзания. Когда счет идет на миллиарды тонн воды, эта разница температур представляет собой колоссальное количество энергии явный вызов инженерам стран, страдающих от ее нехватки.
Клод и его последователи пытались высвободить эту энергию, используя паровые двигатели низкого давления. Русские применили гораздо более простой и более прямой метод. Уже сто лет известен тот факт, что электрический ток протекает во многих материалах, если один конец их нагрет, а другой охлажден, и с сороковых годов нашего века русские ученые работали над практическим применением этого «термоэлектрического» эффекта. Их самые первые приспособления были не слишком эффективными, хотя и снабжали энергией тысячи радиоприемников, преобразуя тепло керосиновых ламп. Потом они совершили в этом деле огромный скачок. Но хотя я и закреплял энергетические элементы на холодном конце системы, я никогда их как следует не видел, поскольку они были полностью скрыты антикоррозийной оболочкой. Мне удалось выяснить лишь то, что они образуют большую решетку, вроде множества старомодных паровых радиаторов, соединенных вместе.
Я узнал большинство лиц в группе людей, ожидавших меня на аэродроме Тринко. Друзья или враги — все они, казалось, были рады видеть меня, особенно главный инженер Шапиро.
— Ну, Лев, — проговорил я, когда мы отъехали, — в чем дело?
— Мы не знаем, — искренне ответил он, — это твоя задача: узнать и исправить.
— Ну тогда что произошло?
— Все работало превосходно вплоть до испытаний на полной мощности, — отвечал Шапиро. — Выход был в пределах пяти процентов от проектного до 1 часа 34 минут во вторник утром. — Он скривился, это время явно врезалось в его сердце. — Затем напряжение стало резко колебаться, поэтому мы отключили нагрузку и стали наблюдать за счетчиками. Я подумал, что какой-нибудь идиот шкипер зацепил якорем за кабель, ты знаешь, сколько нам пришлось биться, чтобы избежать этого. Поэтому мы включили прожектора и осмотрели море. В пределах видимости не было ни одного судна, да и кто будет становиться на якорь в тихую спокойную ночь как раз у входа в бухту? Нам не оставалось ничего иного, как наблюдать за приборами и продолжать испытания. Я покажу тебе все графики, когда приедем в контору. Через четыре минуты цепь полностью разомкнулась. Конечно, мы могли точно определить место обрыва — оно на глубине, у решетки. Оно должно быть там, а не на этом конце системы, — мрачно добавил он, указывая в окно.
Мы как раз проезжали мимо солнечного бассейна — эквивалента кипятильника в обычном тепловом двигателе. Это было мелкое озеро с зачерненным дном, заполненное концентрированным соляным раствором. Оно работает как очень эффективная тепловая ловушка — солнечные лучи нагревают жидкость почти до 200 градусов. В нее погружены «горячие» решетки термоэлектрической системы. Массивные кабели соединяют их с моим хозяйством, находящимся в подводном каньоне у самого входа в бухту Тринко.
— Я полагаю, вы проверили версию о землетрясении? — спросил я без большой надежды.
— Конечно, сейсмографы ничего не зарегистрировали.
— А как насчет китов? Я предупреждал вас, от них можно ждать неприятностей.
Больше года назад, когда основные проводники были погружены в море, я рассказал инженерам об утонувшем кашалоте, которого нашли запутавшимся в телеграфном кабеле на глубине полумили у берегов Южной Америки. Известно еще около дюжины подобных случаев, но наш, похоже, не был одним из них.
— Это было второе, о чем мы подумали, — ответил Шапиро. — Мы связались с Управлением рыболовства, флотом и ВВС. Ни одного кита вдоль всего побережья.
Именно в этот момент я перестал теоретизировать, так как случайно услышал кое-что, от чего мне стало не по себе. Как все швейцарцы, я способен к языкам и усвоил порядочное количество русских слов. Однако не нужно было обладать слишком большими лингвистическими способностями, чтобы распознать слово «диверсия».
Конечно, было много людей, которые явно не слишком бы расстроились в случае неудачного исхода энергетического проекта в Тринко.
И все-таки я не мог поверить в возможность диверсии, В конце концов с «холодной войной» было покончено. Возможно, кто-то предпринял неуклюжую попытку заполучить образец решетки, но это казалось маловероятным. Я мог пересчитать по пальцам людей, способных справиться с такой работой, и половина из них работала у меня.
Подводная телекамера прибыла в тот же вечер, и, работая всю ночь, мы погрузили камеры, мониторы и два километра коаксиального кабеля на баркас. Когда мы вышли в бухту, мне показалось, что я увидел знакомую фигуру на молу, но она была слишком далеко, и потом, мысли мои были заняты другим. Честно говоря, моряк я посредственный и чувствую себя вполне счастливым только ниже уровня моря.