В следующем купе ехал известный артист с женой и ребенком. Он играл с малышом, а тот лез ручонкой к банке с вареньем. «А что, если сценка разыгрывается напоказ, чтобы усыпить мою бдительность?» — подумал Степан, и ему стало стыдно. Так, черт возьми, каждого начнешь подозревать.
Постучавшись, Степан уже спокойно открыл третье купе. У окна сидела молодая женщина в сером костюме. Откинувшись на спинку дивана, она курила длинную тонкую папиросу.
— Вы одна в купе?
— Сейчас одна, как видите, — усмехнулась она. — Приятельница сошла в Хачмасе купить яблок и, видимо, отстала.
— Они сразу же сообщили, — вмешался проводник. — Сошедшей женщины билетик у меня остался. Я начальнику поезда доложил.
— Значит, это ее вещи? — указал Степан на два объемистых чемодана.
— Нет, мои. Ее — в багажнике.
— Да вы не сомневайтесь, — заговорил опять проводник. — В Ростове мы можем снять вещички.
— Зачем же снимать? Я довезу. Мы в Москве соседи.
Степан собрался уходить, но в это время женщина потянулась за сумочкой, открыла ее. Мелькнул маленький граненый флакончик. Степан тотчас узнал: духи марки «Коти» — французская контрабанда.
«Спокойнее! — одернул себя Степан. — Духи можно купить на базаре». И все же было что-то в этой дамочке настораживающее: то ли подчеркнуто-равнодушная манера держаться, то ли тот лоск, который, как заметил Степан, отличает людей непростого происхождения.
Колебался он секунду, потом решительно выпрямился и отрывисто сказал:
— Прошу открыть чемодан.
— Вы что, товарищ уполномоченный, шутите? — воскликнула она. — Это самоуправство! Я буду жаловаться!
— Не надо нервничать, — усмехнулся Степан. Теперь он был уверен, что попал в точку.
Пригласив понятых из соседнего купе, Степан открыл первый чемодан. Он был набит отрезами темно-синего бостона.
— Английский! — ахнул проводник.
Во втором чемодане оказались шарфы, мотки французского шелка, иранская лак-кожа и, между прочим, те же самые духи «Коти»…
Чемоданы «подруги» тоже были заполнены исключительно контрабандными товарами, а под двойным дном лежали перемотанные фильдеперсовыми чулками дамские золотые часы — их оказалось ровно шестьдесят штук.
— Теперь все, джан, — сказал Ахмед, пришедший на помощь. — Давай писать акт.
— Разрешите мне выйти в туалет? — нервно попросила женщина.
— Повременить придется, любезная, — отозвался Ахмед. — Скоро станция. Там сойдем.
— Я не могу ждать, — капризно потребовала дама.
Степан глянул в окно. Поезд проходил мимо разъезда. До ближайшей станции было по крайней мере полчаса.
— Неудобно как-то, — шепнул он Ахмеду, — Женщина все-таки…
Ахмед заколебался.
— Ладно, джан, пусть идет. Проводи-ка дамочку, — приказал он бойцу.
Прошло минут десять, когда Ахмед, писавший перечень конфискованных вещей, внезапно воскликнул:
— Где же она, шайтан дери?
Они выглянули в коридор. У туалета стоял боец и что есть силы колотил в дверь.
— Не отзывается, — сказал он.
— Взломать! — распорядился Умерджан.
Дверь затрещала под ударами. Замок щелкнул и отскочил. Туалет был пуст. В открытое окно врывался ветер.
— Знала, что делала, — пробормотал Ахмед. — Перевал. Тихо ехали…
Степан выглянул в окно. Поезд, набирая скорость, мчался под уклон. Впереди маячил тоннель. Прыгать было уже нельзя.
3
По небу плыли низкие облака. Быстро темнело. На берег наползал липкий туман.
Степан нечаянно прикоснулся к забору и почувствовал под пальцами противную, похожую на плесень мокрую изморось. Он чертыхнулся и брезгливо вытер руку. Чистоплюем каким-то стал. Бывало, в конском навозе копался — и ничего. А тут вдруг барские замашки появились. Недаром говорится: с кем поведешься…
Степан с неприязнью посмотрел в дальний конец улицы, где стоял дом Тутышкина. Дорого бы он дал, чтобы никогда больше там не появляться. Осточертело изображать деревенского лавочника, приехавшего сюда чем-нибудь поживиться. Не знай он лично Сеньку, сына станичного купца Митрича, не сумел бы так натурально изображать лизоблюда и хапугу. Если бы только не приказ Ефремова…
«Вот что, Корсунов, — говорил он, — пора ускорить события. Все ниточки из порта, как ты сам понимаешь, тянутся к дому нэпмана Тутышкина. Нам нужно знать, что там делается. Потому придется тебе на время в актеры податься. Будь добр, постарайся!..»
Ефремов, конечно, понимал, что артист из Степана никудышный, но иного выхода не было. Ребята в городе примелькались, а Степан — человек новый.