— Напрасно отказываешься. — Ефремов налил заварку по крепче. — За чаем разговор получается другой. Чай даже Феликс Эдмундович любил.
Степан недоверчиво посмотрел на Ефремова: к чему клонит? Зря не стал бы Дзержинского вспоминать.
— Да-да, — подтвердил Ефремов, ломая баранку, — пред ставь себе, любил. Не понаслышке знаю, доводилось встречаться, Однажды вызывает меня на доклад. Здоровается и первым делом предлагает: «Давай-ка чайку, Ефремов, выпьем. Устал, вижу, с дороги, а чай взбадривает…» Я тогда действительно две ночи не спал, с юга на перекладных добирался. Как услышал эти слова, сразу от сердца отлегло: чаепитие — занятие дружеское.
Ефремов откинулся на спинку стула и продолжал с улыбкой:
— Понимаешь, я, пока шел, чего только не передумал. Докладывать-то нужно было начальнику войск, а тут говорят: Дзержинский мной интересовался… Пока по коридорам управления петлял, все свои грехи в уме перебрал. Не станет же Феликс Эдмундович просто так вызывать. Может, промашку дал в чем-нибудь?.. Мы тогда как раз атамана Серого доколачивали. Банду почти всю уничтожили, а сам он трижды из-под носа уходил. Ну, думаю, вот за это мне и всыплют.
Степан придвинулся к столу поближе. Ефремов отхлебнул несколько глотков чаю.
— Ну а дальше? Дальше-то как?
— А что дальше, — как можно безразличнее протянул Ефремов. — Доложил я обо всем Феликсу Эдмундовичу. Он внимательно выслушал, расспросил подробности дела. Потом дал задание. Вот, собственно, и все.
— А для чего вы рассказали мне эту историю? — насупился Степан.
Ефремов наклонил голову и посмотрел с хитрецой:
— Верно, Корсунов, не зря рассказал. Угадал. — И, сразу став строже, заговорил иным, суровым тоном: — Задание мне тогда Дзержинский дал не совсем обычное. Феликс Эдмундович попросил Серого непременно взять живым. Я попытался объяснить, что атаман очень осторожен, вооружен до зубов; при нем неотлучно следуют телохранители, отчаяннейшие головорезы. Разрешите кончить на месте, говорю, все равно его ж потом в расход? — Подперев щеку рукой, Ефремов горестно качнул головой. — Понимаешь, Корсунов, я не просто так говорил. Как раз накануне Серый двух моих товарищей убил из-за угла. Какие ребята были! Я с ними еще в Петроградской ЧК начинал; потом весь колчаковский фронт прошел. В каких только переделках не приходилось бывать — и ничего, выкручивались. А тут сразу обоих. Да я за них готов был этому гаду собственными зубами горло перегрызть.
Глаза Ефремова сузились от гнева. Даже сейчас, много лет спустя, старый чекист не мог ни забыть, ни простить гибели своих друзей.
— И что же ответил Дзержинский? — взволнованно спросил Степан.
Ефремов вздохнул.
— Он меня правильно понял. Конечно, говорит, терять товарищей тяжело. И нам нужно беречь людей, Ефремов. Но атамана Серого надо судить. Судить публично! Пусть народ видит, что представляют собой бандиты и как их карает Советская власть. Пусть все знают, что возмездие неминуемо. Тогда не появятся больше ни серые, ни антоновы, ни им подобные… Нужно взять бандита живым. Для дела нужно, для революции!
Степан давно понял, что сказал Ефремов Дзержинскому в ответ, но все же от вопроса не удержался. Начальник оперпункта пожал плечами.
— А как ты думаешь, Корсунов, что я мог сказать? — Он сделал паузу. — Только то, что сейчас скажешь ты: раз нужно — сделаю. А Серого потом судили. Принародно.
6
Дом Тутышкина по утрам жил тихо и богобоязненно. Тут поздно вставали, сытно завтракали, благодарственно молились и просили удачи в делах насущных. Потом отпирали лавку и встречали почтенных гостей. Голоштанная совдепия, с которой можно не церемониться, появлялась только к вечеру, после работы. А те, что заходили до обеда, не спешили.
Ничего подозрительного в поведении Тутышкина Степан по возвращении не заметил. Тот, как всегда, поворчал по поводу его непутевой жизни.
— Небось голова болит? — Лоснящиеся щеки Тутышкина заколыхались и изобразили улыбку. — Поди уж скажи жене, чтоб налила тебе рюмку анисовой, той, что в буфете стоит…
Бродя по двору, Степан заглянул в конюшню, где Тутышкин, занимаясь извозом, держал две пары лошадей. Обычно днем запряженные в коляски лошади трудились на привокзальной площади, развозя пассажиров по городу, чем приносили хозяину немалый барыш. На сей раз лошади стояли на месте и мерно жевали овес, щедро засыпанный в кормушки, что было и вовсе удивительно. Тутышкин был прижимист и экономил буквально на всем…
«Что бы это значило? — думал Степан. — Не собирается ли хозяин в дальнюю дорогу? Странно! Разгуливать для удовольствия Тутышкин обыкновения не имеет. Деловая поездка?.. Вряд ли. А может, хозяин хочет драпануть? Но почему? Слишком вескими должны быть причины, чтобы он бросил дом, хозяйство, налаженное дело. На такое можно решиться лишь в крайнем случае…»