— Я так и понял, господин подполковник, — кивнул Зарубин и продолжил: — Тогда, в декабре прошлого года, по личному предложению Ленина было создано Сиббюро ЦК РКП(б). Место его расположения законспирировано. Ясно одно — оно вне пределов освобожденной верховным правителем территории. — Слава богу.
— Но Сиббюро — рабочий орган. Непосредственно же всеми подпольными делами в Сибири ведают Свердлов и сам Ленин. Я доставил вам типографски отпечатанный текст его речи. Печатали ее явно в Москве, доставили сюда готовой. Я обращал ваше внимание на то, что Ленин очень точно осведомлен о положении в Сибири.
— Заладили — Ленин, Ленин! — вырвалось у контрразведчика, но тут же, перейдя на деловой тон, подполковник продолжил: — И вы предполагаете, Зарубин, что эмиссар направляется в Москву за инструкциями?
— Не только за инструкциями, ваше превосходительство. И за деньгами. Поскольку я числюсь в их организации боевиком, то мне кое-что стало известно. Москва снабжает сибирских большевиков и деньгами. В частности, на покупку оружия… Ведь я за пулемет передал вам десять тысяч «катеринками».
Зарубин заметил, что уши подполковника покраснели.
— Я уверен, господин подполковник, деньги не фальшивые. Большевики не стали бы так рисковать. Кстати, я принес тринадцать тысяч. По тысяче за револьвер. И особо тысячу за браунинг… — Задрав полу поддевки, Зарубин достал завернутые в грязноватую тряпицу деньги. — Вот.
Подполковник холеными пальцами долго трудился над узлом. Потом, прикинув сумму на глазок, сунул деньги в стол.
— Оружие получите по известному адресу. Я распоряжусь, штабс-капитан.
Про себя Чухновский решил так: браунинг явно предназначали женщине, и женщине не низкого, плебейского круга. Это должна быть дама, и, вероятно, респектабельная. Возможно, она будет сопровождать этого Гамбетту. В качестве жены или спутницы. Не исключено, что дама поедет в классном вагоне, а Гамбетта в общем.
«Надо перетряхнуть весь поезд на перегоне от Иркутска до Красноярска, — размышлял Чухновский. — Может быть, попозже? Почему бы даже не подсесть на поезд в Красноярске или Новониколаевске, в Омске, наконец, куда большевики, несмотря ни на что, перевели свою штаб-квартиру. Нет. Начать надо на перегоне от Красноярска. Не исключена вероятность, что эмиссар по пути будет останавливаться в крупных сибирских городах. Он будет получать новые и новые данные… Все гадания, гадания…
Ясно одно — штабс-капитан не тот человек, который смог бы проскользнуть в святая святых большевистской организации. «Боевик», и только. Безусловно, он пригодится в дальнейшем, когда «люд голодный» встанет на борьбу… И все-таки есть маленькая надежда проследить за судьбой дамского браунинга с перламутровой инкрустацией. Прелестная игрушка и бой отличный».
— Кто придет к вам за оружием? Или вы сами отдадите кому-то! Кому именно?
— Браунинг я должен отнести сегодня сам, в двадцать один час, положив оружие в футляр от диадемы. Меня предупредили, что замок с секретом.
— К черту подробности! Кому вы должны отнести футляр с браунингом?
Зарубин поднялся и, твердо глядя в глаза начальства, отчеканил:
— Вашей жене.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Керосиновая лампа в абажуре-шаре на столе комнаты неярко освещала цветную скатерть, а в углах таился полумрак. Сквозь шелковые полупрозрачные шторы едва обозначались переплеты рам: послезакатный свет был еще достаточно ясен. И может быть, поэтому голоса звучали приглушенно, мягко.
— Понимаю, понимаю, Митрофан Евдокимович. Дисциплина есть дисциплина, а особенно партийная. — Подойдя к камину, присяжный поверенный Дмитрий Дмитриевич Буров облокотился о мраморную доску, заставленную фарфоровыми безделушками.
— Поймите и вы, товарищ Буров… В вашем положении чувства, малейшие подозрения, пусть мало чем обоснованные, имеют огромное значение… Однако мы долго проверяли Зарубина. Человек он смелый, выдержанный.
— Да, да, да… Купить у белочехов новехонький пулемет и две тысячи патронов к нему… Такое дело не каждый провернет. Понимаю, понимаю. Не надо воспринимать мои слова как претензию. — Затянувшись погасшей папиросой, Дмитрий Дмитриевич бросил окурок в камин.
Жест его гляделся нервным, даже раздраженным. Митрофан Евдокимович отметил это про себя. Но постарался рассеять сомнения Бурова:
— Вам не нравится, вызывает подозрения сам вид Зарубина. А я слышал, что самая благородная наружность бывает у карточных шулеров.
— Речь о другом. Моя профессия учит меня как можно скорее распознавать сущность сидящего передо мною человека. Согласитесь — это так. Перед моими глазами прошли тысячи людей: преступники, жертвы, невинные и кругом виновные; люди различных классов, наций, состояний, характеров. Это естественно. Но такой взгляд, как у Зарубина… медлительный, цепкий, вязкий… Так смотрят… филеры. И не очень умные следователи.