Безносов хмуро посмотрел на мои погоны, начал молча развязывать тесемки на кухлянке. Потом перевел взгляд на притихшую жену, кинул ей коротко:
— Ступай собак накорми. Сегодня на заимку уезжаю.
Когда Саргылана вышла, быстро проговорил, не глядя на меня:
— Неужели за мной всю жизнь этот хвост болтаться будет? Прежний участковый наезжал, теперь вот вы… — Он вскинул на меня щелочки глаз.
— А это от вас зависит: будет хвост или нет. А пока что считайте, что я к вам просто познакомиться пришел.
— Да-да, конечно, — он неуверенно протянул мне жесткую ладонь. — Безносов. Иван Безносов. — Потом как-то сразу сник, махнул рукой. — Зачем мне тогда этот соболь понадобился — ума не приложу!
Я знал, что Безносов был оштрафован и лишен на два сезона лицензии на промысловую охоту за браконьерство, но не знал, за что конкретно, и потому попросил:
— Расскажите, если можно.
— А чего ж тут нельзя. Один черт, вы и без меня узнаете. В нашей тайге соболя много когда-то водилось, ну а потом повыбили. И вот лет пятнадцать назад ученые его опять подселять стали. Ну прижился вроде бы соболь; ловить его категорически запретили. А тут недалеко от моего зимовья и увидел я его след. Да-а. Когда шкурка у меня в руках уже была, я и призадумался: поймать-то поймал, а сбыть-то как? Ну через одного знакомого продал скорняку в Якутске, а за тем уже следили, вот и загребли обоих. Тогда-то мне и воткнули за браконьерство. — Безносов, как гвозди вбивая, постучал кулаком по столу. — На всю жизнь памятку сам себе сделал.
— Совсем завязали или еще тянет? — спросил я.
Безносов вскинул на меня глаза, прищурился. Сказал, едва разжимая губы:
— А ты сам, лейтенант, год не поохоться, если жить без этого не можешь, а я посмотрю.
3
Про старого пастуха Гамо я был наслышан много, а вот встретиться с ним пришлось впервые. Мы сидим в чуме на вытертых оленьих шкурах и курим: я — «Приму», а Гамо затягивается трубкой. Пастух молчит. Я тоже. Постепенно я начинаю вникать в местные обычаи и теперь знаю, что хорошо выкуренная трубка — это уже половина дела. В подарок я привез старику пару больших пачек табака, и теперь он смакует его.
— Хоросий табак. Свежий. Трубка хоросо курилась. — Гамо приподнялся со шкур, посмотрел в булькающий котел, где варилось нарезанное большими кусками мясо.
Я молчу. Знаю, что это все только прелюдия того разговора, с которым я приехал к нему. И ответ на мой вопрос: «Подозревает ли он кого-нибудь в распродаже шкурок?» — я получу гораздо позже.
— Э-э-эх, — загоревал старик. — Однако, помирать совсем старому Гамо надо. Дожил… Вместо того, чтобы со всеми мужчинами бегать сейчас за оленями, бригадир оставил, как какую-то женщину, в лагере. Чтобы Гамо мясо варил.
Я согласно кивнул, участливо поцокал языком.
— А чем я, Гамо, хуже того же бригадира Гришки? Правда, он чуть-чуть быстрей бегает за оленями, но все равно… Нельзя же только из-за этого отправлять на центральную усадьбу.
По чуму разнесся запах свежесваренного мяса. Сразу захотелось есть. Я принюхался, сочувственно кивнул.
— Может, он о вас заботится? Все-таки тяжело вам теперь за оленями бегать.
— Заботится… — передразнил меня пастух. — Чтобы Гамо умер скорей.
Он сердито поднялся, откинул полог чума. Я вышел за ним.
На улице хорошо. Мороз пощипывает лицо. Я вижу, как ледяной корочкой обрастают редкие усы и бороденка старика. Совсем рядом, за кустарником, пасутся олени, и слышно, как боталом позванивают матки. Мне уже говорили, что пастух знает каждого оленя в стаде, а их здесь около тысячи голов.
Из запорошенного инеем кустарника показалась ветвистая голова.
— Мак-мак-мак.
Олень насторожился, застыл в неподвижности, но, увидев хозяина, побрел к пастуху.
— Мак-мак-мак. — Гамо, кряхтя, нырнул в полог чума, через минуту показался с горбушкой черного, круто посоленного хлеба. — Мак-мак-мак.
Олень потянулся мордой к старику, осторожно взял кусок губами, захрумкал, кося огромным влажным глазом на меня. Потянулся опять к Гамо.
— Ступай, ступай. Ишь ты! — Старик пастух потрепал оленя по холке, подтолкнул его в бок. Не поворачиваясь ко мне, сказал тихо: — Этот оленя тоже мой друг. Тоже старик, как и Гамо. Когда в прошлом году он не смог уйти от волков, Гамо спас его от жадных зубов.
Мы медленно поднялись на взгорок. Тоненькие чахлые деревца обступают нас. Здесь даже не тундра, а так, что-то среднее: и тундра и тайга.
С этого места хорошо было видно вокруг. Во-он там застыли в белой неподвижности похожие на пятаки небольшие озерца. А во-он там широкие поляны, истоптанные тысячеголовым оленьим стадом. Председатель колхоза говорил мне, что этой зимой здесь много ягеля и снег неглубокий — олени долго смогут пастись в этих местах без перегона.