Вертолет резко ложится на правый борт, и в иллюминаторе появляются заваленные снегом крыши домов. Затем он выравнивается и, мелко задрожав, плавно опускается на очищенную от снега площадку.
Встречает нас депутат поссовета да орава мальчишек, которые наперегонки с собаками бегут к вертолету. Белоснежные лайки и мальчишки окружают пилотов, а мы здороваемся с Лыткиным и идем к бревенчатому одноэтажному зданию почты. Федор суетится сбоку от капитана и быстро рассказывает:
— Правду сказать, я не верил в эту затею: Иван мне казался мужиком честным, хоть и оступился раз. Но на всякий случай я предупредил приемщицу на почте, чтобы говорила мне обо всех посылках, которые будут отправляться в Киев.
— Приемщица — человек надежный? — перебил Федора капитан. — Не могла раньше времени разболтать кому-нибудь?
— Не-ет. Что вы, — замахал руками Лыткин. — Она у нас ударница коммунистического труда. У ней Почетная грамота дома висит.
Едва сдерживая радость, я хлопаю Лыткина по плечу.
— Забеги-ка к Безносовым да пригласи этого самого Ивана на почту. Только ему ни звука: надо, мол, и все.
Федор сворачивает к дому Безносовых, а мы идем к почте.
В кабинете у начальника почтового отделения тепло, даже жарко. Уютно потрескивают дрова в печке, заледеневшие за ночь, тройные окна оттаяли, и через них видна добрая половина поселка. Понятыми мы пригласили хозяина этого кабинета, удивительно длинного якута лет пятидесяти, и приемщицу, которая сообщила о посылке. В ожидании Лыткина и Безносова начальник почтового отделения и приемщица напряженно молчат, а Гусев поудобней раскладывает на столе бумаги, чтобы вести протокол вскрытия. Наконец входная дверь громко хлопает, в коридоре раздаются шаги, и на пороге появляются Лыткин и Безносов.
— Вот… Пришли, — тихо говорит Лыткин и неуверенно топчется у порога.
Глаза Безносова при виде меня и капитана темнеют, и он, даже не поздоровавшись, хмуро отворачивается.
— Это ваша посылка, Безносов? — спрашивает Гусев и кивает на зашитую в белую материю объемистую посылку, которая лежит перед ним на столе.
— Моя.
— Та-ак. Хорошо. — Следователь в упор смотрит на охотника. — А вы можете сказать, что в ней находится?
Безносов молчит, потом глухо цедит сквозь зубы:
— Вскройте, тогда и узнаете.
Молчавшая до этого приемщица вдруг поднимается со стула, мягко берет Безносова за рукав кухлянки.
— Не перечь, Ванюша. Зачем тебе беду на себя навлекать? Скажи, что там лежит, тебя и отпустят с богом.
Безносов долго молчит, видно, как перекатываются желваки по его скулам, наконец говорит глухо:
— Торбаза там камусовые, три пары, чулки меховые к ним да несколько шкурок камуса на женскую шапку. Друг у меня в Киеве — служили вместе, так это ему, жене его и сыну подарки. Он нам тоже посылки присылает, она вон подтвердить может. — Безносов кивает на приемщицу. — А камус мне старший брат дал. Оленевод он, и это законом не воспрещается.
— Ну ладно. Камус так камус. Жаль, что вы правду не хотите говорить. — Гусев смотрит на часы. — Будем вскрывать посылку. Понятые, назовите свои фамилии, имя, отчество.
Капитан быстро записывает в протокол показания понятых, говорит:
— Прошу вскрыть посылку.
Начальник почтового отделения берет ножницы и, не глядя на Безносова, начинает сосредоточенно разрезать швы. Под холстом оказывается картонная коробка из-под карамели, он распаковывает ее и поодиночке вытаскивает содержимое посылки на стол.
Я и Лыткин, вытянув шеи, смотрим на растущую горку жесткого, гладкого меха. Шкурки, торбаза, шкурки… камусовые шкурки, выделанные из оленьего меха. Меха, в котором ходит все мужское и женское население Якутии, Эвенкии и Чукотки. И ни одной шкурки соболя или песца.
…Когда мы уходили, я тронул Ивана за рукав и сказал единственное, что мог:
— Прости, Иван.
6
Я еще только-только начал свой рабочий день, когда на столе забренчал телефон и телефонистка невыспавшимся голосом пробормотала:
— Соединяю с «Брусничной».
В трубке затрещало, закашляло, и далекий голос спросил:
— Лейтенант Нестеров? С вами говорит Потапов.
— Какой Потапов?
Но я тут же вспомнил кудлатого невысокого парня, с которым меня познакомили в райкоме комсомола, когда я вставал на учет.
— Главный геолог «Брусничной». Чепе у нас. Человека убили.
— Что-о! Кто убил?
— Завхоз Дударь. Вчера вечером. Рабочего Моисеева.
Дударь! Я едва не выронил трубку и, стараясь унять заколотившееся сердце, спросил: