— Что случилось? — спросил я.
— Слушай, догор, — заволновался старик. — Сегодня я видел того… которого ты так давно ищешь.
Теперь пришла моя очередь волноваться. Я сел на кровать.
— А ты не ошибаешься?
Пастух покачал головой.
— Нет, догор, не ошибаюсь. Это был тот, о котором ты людям рассказывал. Вот послушай-ка. В последний месяц за олешками волки пошли. Бригадир Гришка и говорит: «Надо капканы ставить». Поставили мы капканы, а их росомаха сбивать начала. Хитрая зверь попался, за стадом шел. Вот я и решил перехитрить этого хитрого зверя. Только притаился на полянке, вдруг слышу голоса. От нашего лагеря в мою сторону шли двое. Гамо хотел встать и обругать этих дураков, как услышал голос Гришки. Он сильно ругался и говорил, что тот, второй, его обманывает и что эти шкурки стоят больше.
— Кто был второй?
— Э-э… Вася. Тот самый. Длинный. Борода совсем большая. Раньше я его не видел.
— Та-ак, — спросонья я еще не мог сообразить, что же мне надо сейчас делать, и, стараясь прийти в себя, смотрел на пастуха.
— Давно это было?
Гамо почесал бороденку, молча зашевелил губами, подсчитывая.
— Однако, часа два будет. Моя шибко быстро на оленях ехала. А тот, длинный, говорил еще, что ему собак кормить надо.
— Два часа… Как ты думаешь, в какую сторону поедет этот человек?
— В какую? — морщинистое лицо пастуха нахмурилось. — Гамо видел, что этот человек спешил сильно. Говорил Гришке, что ему к самолету успеть надо. Одет он был тепло. Очень тепло. Так в дальнюю дорогу одеваются.
— Ясно. — Я босиком прошлепал к зеленому ящику рации. Щелкнул рычажком включения. В ящике загудело, загорелся красный глазок.
— Сокол. Сокол. Говорит пятый. Я вышел на Заготовителя. Два часа назад он был в бригаде Григория Верхового. Брал товар. По сведениям, загружен полностью. Начинаю преследование. Сообщите на участки.
И до чего же умные твари эти упряжные псы. Я еще не успел и с крыльца сойти, чтобы бросить им по юколине: на дорожку подкрепиться, как они уже тут как тут. Из своих нор повылазили и смотрят на меня, как будто, черти широкогрудые, знают, что сейчас работенка им предстоит.
На дворе морозец щиплет здорово, и я оделся в кухлянку, нацепив под нее кобуру со смазанным «Макаровым». Несколько запасных обойм с патронами сунул в карман. Гамо, который слезящимися глазами наблюдал за мной, поцокал языком.
— Хоросо! Хоросо, Василий. Теперь ты непохож на молодого и глупого оленя.
Заготовителя я увидел, когда белесое солнце прошло половину своего короткого пути и искрящийся снег до боли резал глаза. Второпях я забыл дома темные очки и теперь беспрестанно смахивал рукавицей набегавшие слезы.
Не знаю, был ли Заготовитель в защитных очках, но то, что его собаки бежали медленнее моих, и то, что я его догонял, — в этом у меня сомнения не было. Маленькая черная точка, которую я увидел с полчаса назад на горизонте, с каждой минутой росла, превратилась в вытянутую короткую змейку из собак и нарты, отчетливо стал виден часто оборачивающийся погонщик. Я еще не различал лица, но уже абсолютно точно знал, что это «мой» Дударь.
Еще через полчаса расстояние между нами сократилось почти вдвое. Я вытащил пистолет из кобуры и переложил его в правый карман кухлянки. Так-то оно надежнее. Не знаю, почувствовал ли что Дударь, но он стал нервничать: то и дело бил собак остолом, несколько раз спрыгивал с нарты, помогая своей упряжке бежать по глубокому снегу.
В этом отношении мне было легче: он шел здесь первым, я со своими собачками — по проложенному следу. А Алмаз как взбесился. Я его не видел таким в упряжке: морда опущена вниз, шерсть вздыблена и дикая злоба в глазах, когда он оглядывался на остальных собак. Да и вся упряжка заразилась этой его злостью.
Между нами оставалось метров двести, когда он неожиданно остановился: по-видимому, желая пропустить меня вперед. В кухлянке и на нартовой упряжке я, наверное, меньше всего напоминал милиционера. Рывком остановленные, его псы недовольно ощерились, все, как один, повернулись в нашу сторону. Изо всех сил нажимая на остол, я затормозил нарту, встал, не доезжая до него метров пятидесяти. Спрыгнул в снег, сунув руку в карман, пошел к Заготовителю.
Это был точно Дударь!
Не знаю, узнал ли он меня, но то, что он узнал безухого Алмаза — это было ясно. Они смотрели друг на друга — безухая собака и человек, сделавший ее такой. Дударь перевел взгляд на меня, сощурился припоминая.
— А-а, защитник обиженных, — пробасил он. — Что? Понравилось по протоптанному следу ехать?
Я молчал, стараясь унять нервную дрожь в коленке.