Слушатели за стеной захохотали в голос.
— Аи да Карпыч!
— Куда же ты, Карпыч?
— Обиделся…
Сергей не смеялся.
— Выше нос, товарищ комиссар! — бодро окликнул его Илья. — Живы будем — не помрем! Все уладится.
— Возможно… Илья, если останешься жив, не давай в обиду жену мою… Постарайся, если удастся, взять ее в плен, доставить к Христову. Она, оказывается, его родная сестра, чего я прежде не знал. — После небольшой паузы он с некоторым смущением в голосе добавил: — Если что, так и скажи, я просил повременить с ее казнью. Пусть подождут несколько месяцев… Может, она окажется беременной, так ребенок мой! Я хочу, чтоб он родился! У меня ведь никого нет…
— Все сделаю, товарищ комиссар, — тихо, но твердо заверил Илья. И с беспечной усмешкой добавил: — Если меня не повесят…
Громыхнул засов. Медленно, с нудным скрипом раскрылись двери.
— Выходите! — скомандовал голос Карпыча.
Встрепенулось сердце. В животе сразу как-то похолодело. Они обменялись взглядами, полными ясности и глубочайшей выразительности. Вся духовная сила человека, казалось, сосредоточилась в этом предсмертном взгляде. Илья с удивлением, осознанным значительно позже, отметил, что понимает мысли комиссара, будто в этот прощальный час они оба стали единым организмом.
«Поднимешься?» — спросил взгляд Волоха. Илья поднялся. Плечом к плечу вышли из амбара под яркие горячие лучи полуденного солнца. Во дворе было безлюдно. Зато из-за высокого плетня поповской усадьбы доносился сдержанный гул сотен голосов.
Настежь распахнулись широкие ворота. Прямо от них начиналась живая улочка сквозь притихшую людскую толпу, которая, извиваясь, вела к середине майдана, где над ветхим помостом, с которого многие годы вели сходки казаков станичные атаманы, возвышалась наспех сколоченная виселица.
Они шли медленно, испытывая чувство неловкости от непривычного внимания десятков пар живых человеческих глаз, сопровождавших их со вниманием, с любопытством, с состраданием. Близ помоста смирно стоял кабардинский скакун с застывшей, как изваяние, всадницей. Черные, распущенные в знак траура волосы пышными вьющимися локонами спадали ей на плечи, спину.
Взошли на помост: Волох — молча, спокойно, Илья — чертыхаясь и спотыкаясь о гнилые ступени, с каким-то непонятным самому недоверием к происходящему. У виселицы хозяйничал Савич; он повел плечами, окинул обоих сумрачным взглядом и, кивнув на стоявшую под перекладиной скамью, отрывисто буркнул:
— Влезайте.
— Стой! — неожиданно громко разнесся над притихшей площадью звонкий голос атаманши. Все взоры с напряженным интересом обратились к ней: неужто отменит казнь? Стало совсем тихо. Она подъехала к краю помоста, который был немного выше крупа лошади, стала прямо перед мужем.
— Сережа, спой что-нибудь, — тихо, но отчетливо произнесла она. — Для меня спой… Как жена прошу, а не как…
Она не договорила. Волоху достаточно было увидеть вблизи ее бледное, припухшее от слез лицо, полные невыразимой тоски глаза, чтобы понять неожиданную просьбу не как потребность в последний раз услышать его голос, с которого началась их столь печальная любовь, а как искорку надежды на его спасение. Она знала чарующую силу его голоса и надеялась, что волшебные крылья песни смягчат остервенелые души людей, что ей легче будет потом повлиять на их единодушное решение казнить комиссара и красного разведчика. Сергей не питал подобных иллюзий. Ответил теплой печальной улыбкой: к чему все это?
— Сережа… — И в голосе столько отчаянной мольбы, что он невольно вскинул голову.