— Говори, что нового… — Такими были первые слова лейтенанта Сарриа, когда он вошел в кабинет и увидел Эрнандеса за письменным столом.
— Садитесь, — предложил Эрнандес, — потому что информацией я буквально напичкан. Отдышаться — и то времени не было. Только что возвратился к родному очагу, — он обвел рукой кабинет.
— Ну, не говори! — возразил Сарриа, плюхаясь в кресло. — Если бы здесь действительно был мой очаг, то первым делом я принял бы хороший душ. Посмотри, на кого я похож! Из-за этой плотины я весь… Ладно, начинай.
— Итак, Густаво Гонсалес переписывался с Ансельмо до самой его смерти в шестьдесят седьмом году. Смерть Ансельмо была для него сильным ударом, и он делился этим с целым кварталом. Выглядело это так, будто у него скончался близкий родственник.
— Значит, до шестьдесят седьмого года, — повторил Сарриа. — И это называется «всего два или три письма»…
— Он не навестил в тюрьме Рейнальдо Молину, потому что болел. В то время у него дважды были сердечные приступы, а в промежутке между ними, когда он себя почувствовал лучше, сын не пустил его к Рейнальдо, потому что врач советовал избегать сильных потрясений, которые могут оказаться роковыми. Тем не менее он был в курсе событий — ежедневно звонил к Консуэло, пока старуха не буркнула ему, чтобы больше ей не докучал. В письме к Ансельмо он пожаловался на это, и тот ответил, что «эта старая какаду» не стоит его внимания.
— А как ты все это установил?
— Очень просто. У этого Густаво, кроме обжорства, был еще один недостаток, — Эрнандес показал на свой язык. — Он у него был без костей. Все это я раздобыл, совершив рейд по маршруту «мясная лавка — винный погребок». А как у вас с сынком?
Сарриа рассказал младшему лейтенанту результаты поездки на плотину.
— Безусловно, он вам лгал.
— Да, конечно, — признал лейтенант, — но мы не можем арестовать его за одну лишь безобидную ложь… пока не докажем, что не так уж она безобидна.
Зазвонил телефон. Лейтенант взял трубку.
— Сарриа? Это я — Сабади. Есть новости. Оказывается, Антонио Молина, покойный супруг Консуэло Родригес, унаследовал от отца такую же сумму, как и его брат Ансельмо. Существенное различие между ними состояло в том, что Ансельмо всегда был эксплуататором, а у Антонио было иное мировоззрение: он хорошо относился к своим рабочим, не умел или не желал вести грязную игру в бизнесе. Это стоило ему поражений во всех начинаниях, которые он пред принимал, а их было много: продажа автомобилей, обувная промышленность, купля-продажа земельных участков, горнорудная промышленность и другое. Он медленно, но неуклонно шел к разорению, вызывая этим презрение своего брата и даже собственной жены, имевшей замашки знатной сеньоры…
Сарриа попытался, но так и не смог представить себе эту шепелявящую старуху в роли великосветской дамы.
— Альберто — его сын от первого брака. Первая жена Антонио Молины умерла во время родов, после чего он женился на Консуэле: Хосе-Рамон — их общий сын. Когда Антонио в шестьдесят третьем году умер, он оставил своей вдове и сыновьям все, что имел: дом и машину. Вот и все, что я разузнал об Антонио. Теперь слушай дальше.
Я переговорил с доктором, о котором говорила Консуэло, и он подтвердил, что звонил в тот вечер примерно без четверти или без двадцати минут двенадцать. Это соответствует тому, что говорили они. По словам врача, он разговаривал с сыном, так как мать лежала в постели. Это снимает с Хосе-Рамона все подозрения.
— Послушай-ка, а что ты установил насчет Альберто Молины, который находится в трудовой колонии? Может быть, у него в тот вечер была увольнительная?
— Я как раз собирался об этом рассказать. В комитете его квартала отмечены все дни, когда он должен получать увольнительную. Это у них делается в целях контроля по согласованию с центрами перевоспитания и социальной профилактики. В день, когда было совершено преступление, увольнительная ему не полагалась, хотя они мне посоветовали на всякий случай проверить еще в колонии. В КЗР мне также сообщили, что они интересовались поведением Альберто в деревне. Оказывается, работает он очень хорошо, поведение также отличное. Преступление, за которое он угодил в колонию, не слишком тяжкое: он работал шофером и однажды вечером, после работы, без разрешения заехал домой на служебной машине. Позже он признался, что допускал такие нарушения и раньше. В этом же случае имело значение то, что автомашина предназначалась для отправки в глубинные районы страны и в ящичке на передней панели находились деньги и талоны на бензин.
Во время рассмотрения дела он заверял, что не знал об этом и что ни к талонам, ни к деньгам не притрагивался, но остается фактом, что, когда на следующий день он пригнал машину обратно, ящичек был пуст, а замок на нем взломан. Дверцы кабины, однако, не имели следов взлома, а единственная связка ключей от машины осталась у него.