Во время операции выяснилось, что причиной свища на левой ноге был действительно остеомиелит. Пораженный участок кости пришлось удалить.
Через десять дней швы с правой ноги были сняты, левая не заживала и продолжала кровоточить. Прошел год с тех пор, как Покровский очнулся в сибирской больнице. Год, а он лежит. Все так же лежит!
Конечно, умом Покровский понимал, что год прошел не напрасно, совсем не напрасно. За это время произошло самое главное. Он вырвался из капкана, ушел. Теперь в этом можно не сомневаться. Ушел. Хотя пришлось пожертвовать ногами… И все-таки лежать в такой день он не мог.
Покровский осторожно приподнялся и сел на кровати. Потом повернулся и спустил вниз ноги. Он ждал жжения, ждал знакомой боли, сопровождавшей кровотечение. Прошло несколько секунд. Боли не было. Покровский лег, но боли по-прежнему не было. Осмотрел бинт: снаружи ни одного пятнышка. Не удовлетворившись этим, снял повязку. Кровотечения действительно не было. Через неделю он начал ездить в каталке, через две попросил у Кнопинского протез на одну правую ногу.
— Рано, — ответил врач.
— А когда будет можно?
— Через месяц.
— Через месяц?!
— Не спеши, Юра. Поверь мне. Я-то ведь знаю.
Кнопинский знал, и с ним спорить было бы смешно. Дело даже не в том, что Владимир Михайлович был замечательным врачом, он понимал это лучше других потому, что сам пережил ампутацию и ходил на протезе.
Разговор происходил в гипсовочной. Владимир Михайлович работал, Покровский помогал. За месяцы, проведенные в институте протезирования, Юрий успел многому научиться и работал с гипсом вполне профессионально. С тех пор как здоровье пошло на поправку, тяга к работе стала невыносимой. Всю жизнь он что-то мастерил. Недаром сосед по квартире дядя Костя — столяр говорил, что оставит не сыну, а именно Юрке свой инструмент, собранный за многие десятки лет. Мастер дядя Костя был что надо. Во многих квартирах Краснозаводска стояла его мебель. Была она, конечно, не столь легка и изящна, как современные гарнитуры, однако было в ней кое-что, чего в нынешней мебели, да и не только в мебели, уже не увидишь, — скромная избяная надежность, и если не красота, то уж прочность первостатейная.
Часами мог стоять Юрка возле дяди Кости, как стоял здесь возле Кнопинского, следить за движениями его рук, вдыхать скипидарный запах опилок. Дядя Костя рассказывал о «своих университетах»: «Линейкой учили, бруском учили, доской еловой тоже учили, и всю-то науку я спиной своей превзошел», — толковал он, усмехаясь. «Старуха, — кричал он на кухню, — слыхала небось, что гутарю. Чтоб по-моему было. Как помру, весь инструмент в сумку склади — и Юрке», — «Болтай, болтай, ботало, помри сначала», — отругивалась бабка беззлобно.
Столяром Покровский не стал. Но страсть к тонкой ручной работе жила в нем. Эта страсть и какое-то необъяснимое понимание человеческого тела, его удобства и неудобства, а главное — его боли, которую для того, чтобы понять, надо почувствовать самому, — все это вместе Кнопинский называл чувством протезиста.
— Пойми, — говорил Кнопинский, — в тебе есть чувство протезиста, это же дар божий. Оставайся. Сам понимаешь, как наша работа людям нужна.
Нужна. Сейчас сам Покровский нуждался в протезах, наверное, больше, чем в хлебе; разговаривая с Кнопинским, он думал только о них, с тоской поглядывая на шкаф.
Несколько дней Покровский боролся с искушением… Потом открыл шкаф и взял правый протез. «Я не буду ходить, — говорил он себе с лицемерным смирением, которое сам отлично сознавал. — Я только сидеть в нем буду, привыкать».
Когда кончался утренний обход и все врачи и сестры уходили на летучку, Покровский доставал спрятанный протез, надевал его и сидел, старательно выполняя свое обещание только сидеть и привыкать. Но терпения хватило ненадолго. Дня через три он попросил у Миши костыли и попробовал пройтись. Он упал на втором шаге.
Услышав грохот, в палату прибежала сестра. Она увидела Мишу Сухачева, который, прыгая на одной ноге, собирал костыли. Покровский как ни в чем не бывало лежал в кровати. Протез он снять не успел и лежал прямо в нем под одеялом.
После этого он стал осторожнее и надевал протез, когда поблизости никого не было. К тому же Миша — верный друг — сидел в каталке у дверей и предупреждал, если кто-то появлялся в коридоре.
За неделю Покровский мало продвинулся в ходьбе, зато падать научился, как акробат. Постепенно, как это случается с людьми, занятыми опасным делом, он утратил осторожность и поплатился за это. Упал так неожиданно, что не успел вывернуться и со всего маха грохнулся на левую ногу.