Однажды ночью Покровский позвонил у дверей своей квартиры.
— Кто там? — спросила мать.
— Открывай, мама, это я пришел, — сказал он каким-то самому себе незнакомым голосом.
На этом можно было бы кончить рассказ о судьбе шофера, если бы с этого момента началась нормальная жизнь. Если бы. Но после первых радостей встречи наступило странное состояние. Покровский не мог заставить себя выйти на улицу.
Он представлял, как будут останавливаться, смотреть на него незнакомые люди, как будут шептаться за спиной, как знакомые будут подходить лишь для того, чтоб узнать: а правда ли это, что у него нет ног и он ходит на протезах?
Однажды на глаза ему попалось фото старого иллюстрированного журнала. Фото черно-белое, очень четкое и жесткое, сделанное будто при вспышке молнии. На фотографии лицо старика. Вернее, даже не старика. Это был портрет самой старости, усталости и равнодушия. Лицо сморщилось, почернело и напоминало жесткую, как камень, сушеную грущу. Под портретом подпись: «Сумерки».
— Сумерки! — сказал он вслух. — Сумерки…
Тогда действительно были сумерки. Он увидел все до мельчайших, подробностей. Громыхая по заледеневшей грязи, к нему приближалась телега. Из ноздрей мохнатой лошади клубами вырывался белый пар. Согнувшись, сидел на облучке спящий возница. Покровский закричал, не слыша своего голоса, пополз, царапая землю ногтями, волоча изуродованные ноги. Телега прогремела мимо, стала удаляться. И тут… Он как будто увидел лицо возницы… Это лицо с фотографии…
Теперь Покровский понял скрытый смысл. «Сумерки», конечно, не просто название. Это приговор. И вовсе не вознице, который в своей равнодушной дреме, в своих бесцветных сумерках проехал мимо человека, кричавшего о помощи…
Юрий метался по квартире, бессмысленно хватаясь за вещи, но ни в чем не мог найти опоры.
«Вернуться, — понял он вдруг, — в Ленинград! К Владимиру Михайловичу, в его примерочную, где так хорошо пахнет сырым гипсом. Там все знакомо. Там никто не будет спрашивать. Там Владимир Михайлович. Он как брат. Он все поймет…»
Звонок ошеломил его, как внезапный окрик часового. Он застыл, парализованный страхом. Звонок повторился. Долгий, требовательный. Покровский поспешно сунул под кровать наполовину собранный чемодан и пошел открывать.
На пороге, широко улыбаясь, стоял Алька, с которым вместе занимались на шоферских курсах.
— Привет, Юрка! — Голос у Альки, как и прежде, бил по перепонкам, и Покровский, привыкший к тишине, сумеркам зашторенной квартиры, едва сдержал болезненную гримасу. — Только сегодня узнал, что ты дома! — орал Алька. — Пошли, что покажу!
Алик был не из тех людей, от кого можно вежливо избавиться.
На улице, оказывается, был замечательный летний день. Солнце светило, и птицы гомонили, как на митинге. Прямо во дворе стоял, поразительное дело, самый настоящий «студебеккер».
— «Студер»… — удивленно протянул Покровский. — И ездит?
— Ну ты даешь! Садись. Эх, прокачу! — заорал Алька и нажал стартер.
Не тут-то было! «Студер» не заводился.
— Спокойно, — сказал Алик. — На этот случай у нас рукоятка имеется. — Он выскочил из кабины и начал крутить ручку с такой энергией, что машина затряслась как в лихорадке. Однако результат был тот же.
— Ну что сидишь как пень! — заорал Алька, выпрямляясь и вытирая пот. — Погазуй!
Покровский разыскал в полутьме кабины педаль акселератора и прижал ее ногой. Мотор отозвался неожиданно здоровым и сильным ревом.
Так они и катили по шоссе, изредка перебрасываясь словами, потом свернули на грунтовку и некоторое время ехали по лесу. Открылась большая поляна. Тут Алик затормозил и вылез. Обошел кругом, открыл дверцу:
— Ну подвинься!
Неожиданно для себя Покровский оказался за рулем.
— Поехали, — скомандовал Алик. — Чего молчишь? Разучился, что ли?
С чувством, похожим на то, которое он испытал, сделав первые шаги на протезах, Покровский выжал сцепление, нащупал рычаг переключения скоростей, двинул ее на первую, приглядевшись, поставил ногу на педаль газа и начал потихоньку отпускать сцепление. «Студер» дернулся, мотор заглох.
— Ну, чего расстроился? — спросил Алька. — Заводи. Сцепление резко бросаешь.
И на этот раз он опять резковато бросил сцепление, но мотор не заглох, и машина, дергаясь, поехала. Покровский переключился на вторую скорость. «Студер» пошел ровней. Переключил на третью — и дорога побежала под колеса. Покровский поерзал на сиденье, устраиваясь удобнее, и вдруг почувствовал что-то страшно знакомое. Тепло кабины, запах бензина, смешанный с духом крепких шоферских папирос. Все это было. Об этом он мечтал, когда полз к дороге.
В гараж приехали только к обеду, и Юрий чувствовал себя так, точно всю жизнь просидел за рулем этого древнего «студера».
— Сейчас малость отдохнем, в столовку сходим, — мечтательно сказал Алик. — Ездить больше не будем, так что можно за встречу…
Мечтам Алика не суждено было исполниться. К машине колобком подкатился запыхавшийся человек и полез в кабину, на ходу объясняя, что нужно как можно быстрее ехать на завод.
— У меня отгул, — несколько раздраженно ответил Алька, — Раз отгул, я за руль не сажусь. Вон Юрку спрашивай, может, он поведет.
Покровский пожал плечами. Ему все равно было, кого и куда везти, лишь бы ехать.
— Это, Юрик, между прочим, завгар, — объяснил Алик. — Он у нас всегда спешит. Жмет на четвертой без передышки.
— С вами отдохнешь! — огрызнулся завгар.
Некоторое время ехали молча.
— Лишенец? — нарушил молчание завгар.
— Ну даешь! — возмутился Алик. — Это же профессионал.
— Что профессионал, сам вижу, не слепой.
— Видеть ты видишь, — продолжал гнуть свое Алька, — да не знаешь, что у этого профессионала обеих ног нет.
Завгар посмотрел на Альку: «Трепло!» Алька только плечами пожал.
— Ну скажи, что врешь! — взмолился завгар, теряя уверенность, — Стой! — крикнул он вдруг тонким голосом. — У тебя что, правда ног нет?
Юрий молча кивнул головой.
Завгар вывалился из кабины и, обойдя машину, открыл дверцу:
— А ну покажь. Будет со мной шутки шутить!
До самого завода потрясенный завгар не проронил ни слова. А выходя, сказал:
— Ты извини, парень… В жизни бы не поверил.
— Да чего там… Лучше скажите, взяли бы меня шофером?
Завгар покрутил головой, точно воротник рубашки душил его, растерянно пожал плечами и вдруг, рубанув по воздуху рукой, сказал:
— Я бы вот взял…
В этот вечер Юрий долго не ложился спать. Он бродил по комнате, улыбался. Потом будто взгляд почувствовал. На столе, полуприкрытый книгами, лежал журнал. Юрий убрал книги и увидел лицо старика. Он совсем позабыл об этом старике. «Сумерки», — вспомнил он. Со сморщенного, как сушеная груша, темного старческого лица на Покровского с детским любопытством смотрели ясные, как две прозрачные капли, глаза врубелевского Пана.
«При чем тут сумерки?» — снова подумал Покровский и посмотрел на подпись. «Сумерки» — было написано там. Позади старика можно было разглядеть светлое небо с темными вечерними облаками, угол сруба, чуть освещенный уходящим солнцем. В глазах старика тоже был свет. Но не тихий, не вечерний. Ясный и любопытный свет утра был в этих глазах. И сразу возникла мысль: «Такие сумерки — это обещание ясного утра и долгого дня».
В предвкушении замечательных завтрашних дел и встреч Покровский лег в постель и подумал, как в детстве: «Скорей бы ночь кончилась».
Мюррей ЛЕЙНСТЕР
ЭВМ «ДЖОННИ»
«Джонни» сняли с конвейера 3 августа. Пятого в наш город приехала Лорин, и в тот же день после обеда я спас цивилизацию. Так, по крайней мере, мне теперь это представляется.