Он все больше горячился под снисходительно-насмешливым взглядом Степана.
— А что, верно, — сказал Ляшко, поднимаясь и доставая с подоконника шапку. — Не суди, чего не знаешь, Степа… Ну, мне пора, дела.
— Теоретически верно, — обронил Степан, не оглянувшись на Ляшко.
— А практически — победа над Гитлером, — огрызнулся Андрей. — Такая победа из-под палки не дается.
Он встал из-за стола, стараясь поскорей оборвать ненужный этот спор. Хотел уйти вслед за стеклодувом. Но тут распахнулась дверь, и на пороге, согнувшись под притолокой, появился смущенный Политкин, в руке у него трепетала бумажка. Он козырнул, поморгав на свет, и протянул ее Андрею. Тетрадный листок в косую линейку. Разгладив его на столе, пробежал донизу, пытаясь уловить смысл коряво написанных большими буквами строк.
— Листовка, — подсказал Политкин.
«…братья-селяне, знайте: выборы — то конец вольному життю, долой Совиты с их москалями, шо силы нам на шию. Кто пиде голосувать, тому позор и кара!»
Он машинально сунул листок в карман, стараясь сосредоточиться, понять, что же с этой бумажкой делать. Поднялся. Степан тоже потянулся к тулупу, сказал:
— Спасибо этому дому, в другой раз посидим подольше… — И как бы мимоходом спросил: — Что там, приказ какой или отзывают?
— Я выйду, — выглянула из комнаты Стефа, кивнув Андрею.
— Куда? Поздно юж! — сказала мать.
Он вышел во двор вслед за Политкиным и некоторое время ждал, не появится ли Стефа. Сквозь открытую форточку донеслась перебранка, потом резанул пронзительный голос пани Барбары: «Варьятка! Холера!», звонкий шлепок и плачущая девчоночья скороговорка.
Он поежился и шагнул с крыльца.
— Дочка с мамкой воюют, — сказал Политкин и философски добавил: — За мир борются… Да, берегет ее от вас, лейтенант.
— Где вы взяли листовку?
— У нас на дверях. Да еще одна на заборе, мы ее на курево порезали, бумаги ж нет… Да главное ж не количество, одинаковы они.
— Люди на месте?
— Николай с Бабенкой на хуторе, в гостях у Насти… До одиннадцати ж можно.
— К сроку не вернутся, пусть помкомвзвода пошлет за ними.
— Ясно.
— Ладно, ходи пока, гляди в оба…
Политкин зашагал вдоль бараков. Андрей все еще не решил, что предпринять: то ли идти с бумагой к Довбне, то ли к Митричу. Он был взвинчен спором, обидой за Стефу, а тут еще эта дурацкая листовка.
И совсем забыл о Степане, только сейчас заметил его, привалившегося к стояку веранды.
— Что расстроен?… С-сорвалась гуляночка? — сказал Степан, хмельно растягивая слова.
«С чего это его развезло? Раньше где-то набрался или притворяется? Зачем?»
— Наверстаем.
— А-а… Я не про Стефу, я за бумажку эту выборную…
— В сочувствии не нуждаюсь.
— Ну почему же, человек человеку — друг, сам сказал.
— Не всякий.
— А, с поправочками, значит. То-то и оно, а я было поверил.
— Ступай домой спать.
— А что, разве введен комендантский час, как у немцев? — И вдруг угрожающе сунул руку в карман.
— Тебе сказано?!
Степан все еще покачивался, с хмельной откровенной усмешкой глаза в глаза.
— Ты, — сказал он тихо, подавшись вперед, и рука его чуть дернулась в кармане, — ты меня отсюда не гони, я сюда раньше тропку протоптал…
«Вот оно что… А ведь ударит», — полоснуло по сердцу. Приказать: руку вон из кармана — не упредишь. А первому нельзя. Взгляды их скрестились, как два ножа.
— В чем дело, лейтенант? — зазвучал совсем близко голос Политкина.
Степан вдруг рассмеялся:
— Да вот, поговорили. Проводи гражданина…
— Не стоит, сам дойду. А ты что, боишься проводить? Уходим вместе, сегодня ничья.
— Я с тобой игры не затевал.
Он не спеша тронулся. Степан не отставал.
— Пойдем рядком, поговорим ладком. Одному скука… — У развилки посторонился, пропуская вперед. — Начальству дорогу. Или боишься?
Андрей машинально ступил на тропу и подумал: «Может, и впрямь заглянуть к Митричу, показать листовку?», Он услышал за собой частое дыхание Степана и весь напрягся, ощущая спиной острый холодок. Не нравилось ему все это, поймался на самолюбии, а ничего поделать с собой не мог. Не поворачивать же назад. И этот глупый спор на кухне дал возможность этому красавчику взять верх. Не зря он привязался, сейчас опять начнет запускать коготки.
— Эхма, в башке кутерьма, — певуче произнес Степан. — И у каждого она своя. Сколько голов, столько умов и столько же правд. Двух подков одинаковых не бывает, а вы хотите всех живых на один манер выковать. Споткнетесь…
— Кто это «вы»?
— Ну, ты. Одни разговоры: друзья, братья…