— Горький успех. Вы подарили ему лишь несколько недель жизни, — меланхолически вздохнул Левандовский.
— У каждой профессии своя мера успеха. Одна — у судьи, другая — у нас. Если врачу удается продлить жизнь старика на несколько часов, это уже успех…
— Подумайте, доктор, этот человек был зверски убит через четыре месяца после того, как чуть было не погиб в катастрофе, причем шофер, виновник катастрофы, скрылся и до сих пор не обнаружен…
— Вы связываете эти два факта?
— Я еще ничего не связываю. Пока я просто фантазирую. У этого человека, быть может, были враги, что-то его угнетало. Вы ничего такого не заметили?
— Ничего. — Доктор Смоленский взглянул поручику прямо в глаза. — Даже если бы я вскрыл полушария головного мозга, то все равно не прочел бы его мыслей.
— Кто к нему приходил?
— Об этом лучше спросить сестер. В часы, когда разрешено посещение больных, я обычно уже не бываю. Со мной разговаривала только его жена. Ода несколько раз приезжала из Познани. Еще вчера…
— Вы встретились с ней у него в гостинице?
— Нет! Утром она приходила сюда, в больницу. Я ее успокоил, сказал, что муж еще слаб, но совершенно здоров.
— Для порядка… Вы заходили к нему в гостиницу? Уколы?…
— Никаких уколов. Повторяю, он был абсолютно здоров, только еще слаб. Причем дело даже не в физической слабости. У нас он занимался гимнастикой, часами гулял в саду. Но осталась в нем какая-то… ну, запуганность, что ли. Он боялся уличного движения, избегал толпы. Я живу недалеко от «Сьвита», поэтому заходил к нему. Все эти дни он просидел в гостинице, не хотел выходить на улицу, словно чего-то опасался.
— Чего-то или кого-то?
— Тогда я думал, что он боится чего-то, приписывал его страхи шоку, вызванному катастрофой.
— У него был какой-нибудь заклятый враг?
— У кого их нет, поручик?
— Но не каждого убивают! Вы трижды были у него в гостинице. Не заметили ничего подозрительного?
— Вопрос сформулирован слишком общо.
— Потому что мы сами еще ничего не знаем. Два часа назад нашли тело. Встречали вы там кого-нибудь?
— Никого. Но знаю, что его навещали.
— Он говорил вам?
— Я сам навел его на этот разговор. В пепельнице было полно окурков. А он в больнице не курил.
— Отвык или вообще никогда не курил?
— Видимо, никогда. Как-то я ему предложил — сам я много курю, — а он рассмеялся и сказал, что не знает вкуса сигарет.
— Есть такие люди.
— Они счастливее нас с вами. И тем не менее у него в пепельнице было полно окурков.
— Когда вы об этом заговорили? Вчера? Позавчера?
— Кошуха выписали отсюда в понедельник утром…
— Минуточку, доктор! Простите, что я вас перебил. Кто знал, что Кошуха выписывают из больницы?
— Очень многие — санитарки, сестры, больные, лежавшие, с ним в одной палате, вероятно, также и люди, посещавшие этих больных. Об этом всегда говорят в больницах.
— Когда стало известно, что Кошух выписывается именно в этот понедельник?
— Окончательно вопрос решился только в субботу, когда мы провели последний осмотр. Тогда я сказал, что в понедельник мы его выпишем. Но еще за неделю до этого шел разговор о следующем понедельнике, если не будет никаких осложнений…
— Осложнений не было. В понедельник он выписался. Когда вы зашли к нему в гостиницу? Вчера? Позавчера?
— В тот же день, в понедельник. Но тогда я еще не заметил никаких окурков.
— В котором часу вы заходили?
— По пути домой. В пятом часу.
— А во вторник?
— В то же время. После работы.
— А в среду? Вчера?
— Тоже примерно в полпятого.
— После отъезда жены?
— Он как раз вернулся с вокзала, проводил ее, за что я его очень хвалил.
— Он еще не переоделся в пижаму?
— Нет. — Доктор изумился, — Почему вы об этом спрашиваете? Он был в костюме.
— А раньше? В понедельник, во вторник? Он принимал вас в пижаме или в костюме?
Подумав, доктор уверенно ответил:
— В костюме. Он даже говорил, как приятно одеваться в нормальный костюм после того, как несколько месяцев приходилось носить больничные пижамы и халаты.
— О чем вы с ним разговаривали?
— В больнице или в гостинице?
— Я имел в виду гостиницу, но скажите сначала о больнице.
— О болезни. О его болезни. Ведь это любимая тема пациентов. Бесконечные вопросы, на которые мы не любим отвечать: «Когда меня выпишут?» Мы не любим назначать сроки, ведь ничего нельзя сказать с полной уверенностью. Изредка он заговаривал о жене и дочери, реже — о работе.