Поручик прервал свое повторное сообщение на полуслове. Сейчас ее черед спрашивать, высказаться, хоть посетовать на судьбу. Но женщина молчала. Свет, падающий из окна, подчеркивал ее замкнутость, ее каменное спокойствие. Ее жестокое, как ему показалось, равнодушие.
— Мы начали следствие. Время не терпит. Вы в состоянии ответить на несколько вопросов?
— Сейчас?… — Она сказала это удивленно.
— Если вам трудно…
— Спрашивайте, — тихо произнесла женщина. — Могу я позвать дочь?
Однако, прежде чем он мог выразить согласие, женщина передумала.
— Нет, нет, — смятенно проговорила она, — еще успеется… Спрашивайте!
Сначала она подтвердила уже известные милиции факты: свое пребывание в гостинице «Сьвит», часы приезда и отъезда, приход журналиста, разговор с доктором. Кто еще заходил к мужу?
— Он сказал, что приходили несколько человек, были с верфи. Обещали дать машину. Но я советовала ему отказаться от машины… Видите ли, — впервые за время этого чересчур спокойного разговора Левандовский уловил в ее голосе иную нотку, — видите ли… я боялась машины. Опять будет катастрофа…
— Будет?
— Теперь-то уж не будет. Они расправились с ним по-другому. Но ведь тогда, на шоссе, его хотели убить!
— Кто? — Поручик захлебнулся от возбуждения.
— Ох, это давняя история! Он всегда был замкнутый, скрытный, ничего не говорил, точно я ему чужая. Но тогда он стал сам не свой, ходил как в воду опущенный…
— Пил?
— В жизни не пил. Никогда я его не видела пьяного. Пива с товарищами, бывало, выпьет, а больше ничего. Я тогда не выдержала, спросила, что с ним сделалось. Он три дня молчал. Потом сказал. Накрыл он вора у них на заводе. И тот пригрозил, что, если он хоть словечком обмолвится, ему несдобровать… Муж не знал, как быть. Заявить или промолчать…
— А вы?
— Интересно, что бы вам посоветовала жена? Мало ли воруют? А ему своей шкурой расплачиваться? Я хочу спокойно жить. Я кусок хлеба всегда заработаю, и в такие истории нам незачем впутываться! — и ее голос звучал теперь пронзительно, в нем слышалась злоба. — Лишь бы сам не воровал! А тут не видел, не слышал — и дело с концом! Да они ему, видно, не поверили. Наехали на него сзади, на повороте, думали прикончить. И прикончили…
— Кого именно он накрыл? Фамилии он вам назвал?
— Что вы! Таких вещей он никому бы не сказал. Скрытный был человек.
— И поэтому скрывал свою лысину?
— О, — она подняла глаза на поручика, — вы и это заметили? Даже Уля не знает, что отец…
— Давно он носил парик? — Левандовский сделал вид, будто не замечает ее изумления.
— Давно ли? На моей памяти всегда. Я долго и не догадывалась, что у него чужие волосы. Он не терпел свою лысину. Говорил, что в войну, когда он партизанил, им приходилось спать в завшивевших деревнях. Там к нему пристала какая то болезнь, от которой у него вылезли волосы. Лысина его старила…
— Простите за нескромный вопрос, но он, как человек скрытный, не отличался особой общительностью. Так не все ли равно ему было, как он выглядит?
— Каждому хочется выглядеть моложе своих лет. И уж, во всяком случае, не старше.
— Вы с ним познакомились после войны?
— В сорок седьмом. Еще мои родители были живы. Здесь мы и жили, в этой квартире. Я работала в городском Совете. Он приехал из-за Буга, оформлял прописку. Были какие-то трудности, документы не в порядке. Он несколько раз приходил в Совет, как-то пригласил меня в кафе. Так и началось. Как у людей… Я была чуть помоложе, он чуть постарше. К тому времени отец умер, я стала помогать матери шить. Женщинам нужен мужчина в доме. Если вас это интересует, то могу сказать, что никакой особой любви между нами не было, но постепенно мы привязались друг к другу. Был он спокойный, очень услужливый. Дома, бывало, все сделает, починит… Для нас с Улей это большая потеря.
— Родные у него были? Отец? Мать?
— Всех его родных в войну поубивали. Он и говорить об этом не хотел, хотя Уля расспрашивала… «Не хочу, — сказал, — вспоминать об этом кошмаре…»
— И вы ничего не знаете?
— Как-то раз… — она остановилась, словно усомнившись в своем праве доверить постороннему тайну покойного мужа.
— Говорите, — настаивал Левандовский. — Расскажите мне все. Все может пригодиться.
— Как-то он разговорился. Давно, очень давно. В добрую минуту… — она вновь остановилась. Левандовскому показалось, что ее голос окрасился чувством. — Его отец был врачом в маленьком городке, далеко, за Львовом. В больнице, где он работал, какого-то молодого фельдшера обвиняли в злоупотреблениях. Это было еще до войны. Отец мужа вступился за это го фельдшера, отстоял его, сблизился с ним, заботился о нем…