— Костер ночью жег?
— Нет, к колодцу спешил, чтобы до утра напоить. Как договорились.
— Молодец.
Почему он молодец, Реджеп не понял, но спросить опять не решился. Надо будет, дядя Абдулла скажет. Сила мужчины в выдержке. Во всем.
— Поставь чай. Только смотри разведи костер без дыма, как я учил.
И опять немой вопрос в глазах у парнишки остался без ответа. Абдулла разыскал старого ишака у колодца. Осел стоял, понуро опустив голову. Реджеп разнуздал его, но вьюков — двух мешков с продовольствием и одеждой снять еще не успел. Чабан развязал мешки. Стянул с себя гимнастерку, надел вместо нее легкую бязевую рубашку, завязал у горла тесемки. Затем достал из вьюка отцовский старый домотканый халат — серый со светлыми полосами. Накинул на себя. Теперь он будет служить ему и палаткой, и постелью, и одеялом. Расстелил на песке платок-кушак, потянулся к мешку с продуктами. Что взять с собой? Наломал небольшими кусками черствую лепешку, полосой выложил на платке. Достал крошечный кулек с колотым сахаром, развернул. Поколебавшись, отсыпал треть себе, остальное положил на место. Реджепу расти — сахар детскому организму нужен.
Скатал платок в кушак, здоровой рукой затянул потуже узел на животе.
— Готово, дядя Абдулла.
Чолук осторожно поставил перед ним закопченную тунчу с кипятком, вынул пиалу.
— Садись.
Порывшись в кармане галифе, чабан вынул бумажный пакетик, сделанный из газетной бумаги, величиной с половину спичечного коробка. Осторожно развернул его.
Реджеп напряженно следил за его руками. На бумаге крохотной горкой высился чай. Настоящая заварка, сухие зеленовато-черные скрученные листочки. Давно, уже с год, не видел парнишка такого богатства. Заваривали кипяток чем попало, только не настоящим чаем.
Абдулла взял щепочку, бросил в тунчу. Чаинки на поверхности кипятка вспенились, потянуло тончайшим ароматом зеленого чая. Реджеп не выдержал, с шумом потянул ноздрями воздух.
— В Куйбышеве на базаре случайно купил, — сказал Абдулла. — Там зеленый не пьют.
Свернул пакетик, протянул парнишке.
— Держи, будешь в дороге пить. Сил прибавляет.
— А ты куда? — не выдержал в конце концов Реджеп.
— Я? Слушай, ты уже мужчина…
Абдулла рассказал о том, что произошло, прихлебывая разведенную в чае каурму,[3] набираясь сил. Чолук слушал внимательно, с широко раскрытыми глазами, затаив дыхание. По лицу его пробегали тени то гнева, то испуга, Ладонь самопроизвольно сжалась в кулак, так, что белели костяшки пальцев. Перебивать старшего нельзя, но тут такое дело.
— У них автоматы?
— Наверное, — просто ответил чабан. — Я не видел. Слушай, времени мало. Ты с отарой пойдешь через Порсы к Узун-куи.
Дорогу помнишь?
— Да, — сдавленно ответил парнишка, сглатывая подкативший к горлу комок.
— Завтра к утру доберешься туда. Овец обязательно в Порсы напои, иначе могут не выдержать. Больше нигде не останавливайся. Днем сильно отару не гони, овцы вес сбросят, помни, бойцам на фронте мясо нужно. Особенно в Ленинграде…
Абдулла немного помолчал.
— Мы с тобой слово дали — каждую по сорок килограммов сдавать, помни.
— Помню, — эхом отозвался чолук.
— Возле Узун-куи пасет овец Кичи-ага. Расскажешь ему все, оставь отару яшули[4] и иди к южным колодцам. Туда Аман-ага должен с продуктами приехать.
Седобородого Амана-агу недавно избрали председателем колхоза вместо ушедшего на фронт Муратберды Овезова, первого колхозного агронома.
Абдулла обнял Реджепа за плечи здоровой рукой, притянул к себе, заглянул в глаза.
— Дойдешь? — спросил.
— Дойду, — шепотом ответил чолук. — Все сделаю, дядя Абдулла.
— Если потеряешь дорогу к Узун-куи, иди прямо к Узбою. Запомнил?
— Да.
— А теперь смотри. — Абдулла разгладил ладонью песок, стал чертить прутиком. — Вот Коюнлы. Я обойду его с юга, выйду к могиле Мямиш-ишана. Где-то там они должны пройти. Другого пути на юг, к железной дороге, у них нет. А потом… — Он помолчал немного. — Ладно.
Что будет потом, он пока и сам не знал.
— Мне пора.
Абдулла сполоснул пиалу кипятком, перевернул ее вверх дном. Смахнул рукавом пот со лба, поднялся. Подтянул кушак, надвинул потуже шапку. Чолук подал берданку…