Глашкину шубу приходил смотреть из соседней деревни скорняк Василий Иванович, все не верили, что шуба стоит дороже деревенского дома. А Глашкин муж — очкарик — так всем открыто и сказал: «Хватит, пожила в бедноте, теперь пусть в каракуле походит, в жизни должна быть справедливость!» Ясное дело, достаток у Глашкиной матери небольшой, много ли на почтальоношное жалованье булок купишь… Конечно, она Глашке не чета, та вон какого мужа отхватила, институт закончила. Но она свое слово тоже скажет, еще посмотрим, кто чего стоит, еще увидим, кто больше подарков привезет, оденется лучше. Все кольца-цепочки наденет, шубу норковую купит, а то, глядишь, и на своей машине прикатит.
Клава вздрогнула: навстречу ей шли двое мужчин.
— Девушка, где здесь пельменная? — спросил один, добродушно улыбаясь.
— Вон там, за утлом, — испугавшись, со злостью бросила Клава и прибавила шагу. «Ну, кажись, осталось немного…»
Конец аллеи она считала самым опасным местом. Там на огромной клумбе благоухали розы, и около них всегда был народ. «Сидят тут, лодыри, цветы разглядывают. Неужели дома делать нечего?» — с ненавистью думала она.
Сумочка все тяжелела, Клаву трясло от страха. «Дармовые деньги даром не даются», — вспомнила она поговорку матери. «Ну, еще немного, потерпи…»
Взгляд упал на молодую женщину в ярко-красном платье. Женщина сидела на скамье, читала какую-то книжку, покачивая детскую коляску. Клава искоса посмотрела на нее. Женщина отложила книгу, наклонилась над коляской, сделала губы трубочкой и загугукала ребенку. И Клава позавидовала ей. Позавидовала потому, что она может вот так спокойно и беззаботно сидеть и гугукать со своим младенцем. Ей бы сейчас так ну хоть самую малость, а то носи, терзайся, мучайся…
«Ничего, потерплю, соберу деньги… Квартиру обставлю самой лучшей мебелью». Недавно она видела набор мебели — все предметы полированные. «А кровать какая! На такой привыкнешь — на другой не уснешь». Она вдруг представила себя рядом с полками, шифоньерами, вращающимся баром, удобными креслами. Пол покроет лаком, на пол ковер. С длинным ворсом, чтоб по полу, как по голубому полю, и обязательно босиком, а хочешь, лежи. Кровать застелет вишневым покрывалом, на окна легкий капроновый тюль, чтоб красиво и стирать легче. «А денег на это сколько нужно! Только бы доработать до осени…»
От этой мысли вновь перехватило дыхание, появилась слабость. Пришлось опять себя уговаривать. «Потерпи, зачем опасность себе придумываешь? Сколько раз ходила, нервничала, все проходило. Нужно пройти еще немного, а там все в порядке… Запах, запах… Кто в нем разбирается?!»
Она понимала, что много волнений и страха от частых проверок. Придут с проверкой, делают вид, что посетители, а потом контрольная, и давай промеривать, пересчитывать. Но она тоже не дура, все понимает, знает, как и что… А эти последние хороши! Принесли спиртомер, опустили в стакан, крепость проверили… Все в порядке. Какой получаем, такой и продаем… Осталось немного, вот кусты сирени, поворот и…
— Гражданочка, остановитесь, пожалуйста, — прервал ее размышления чей-то голос. Она сначала даже не поняла, что окликают именно ее. Вздрогнула и ускорила шаги.
— Извините, — повторил тот же человек с боковой аллеи.
Она оглянулась и увидела милиционера.
«Все!» — пронеслось в голове. Деревья, люди, цветы, сумка, милиционер смешались в одну цветную карусель. «Господи! Хорошо, что деньги спрятала!» А милиционер что-то говорил, приложив руку к козырьку. Слов она не слышала — кровь била в виски, шумела в ушах. Руками судорожно прижала сумку к груди. Невольная дрожь пробежала по телу, она остановилась, полная смутного надвигающегося ужаса. Сколько раз она мысленно представляла себе возможные случаи задержания, каких только не предусматривала ситуаций, как ни придумывала избежать милиции, а такого простого случая представить не могла. Ноги не слушались.
— Постовой я, сержант Зимин, — как сквозь сон донеслись до нее слова. — Мы с ног сбились. В отделение пришла гражданочка, заявила, что пропала у нее сумочка, а в ней документы и билет до Харькова, очень на вашу похожа. Начальник приказал поискать, может, кто подобрал случайно.
«Что он говорит, какая гражданочка, какая сумка?» И тут она поняла, что милиционер остановил ее случайно, просто сумка похожа на утерянную. «Леший бы побрал этого милиционера, а вместе с ним и ту женщину-растяпу!» Она хотела было проглотить застрявший в горле комок, слюны не было.
— Это моя сумка, никаких документов в ней нет, — произнесла Клава чужим голосом. Страх неожиданно пропал, уступив место ярости, страшной и непрощающей. «Ходят тут всякие, сумки теряют, людям спокойно пройти нельзя! Своими бы руками…»
— Извините, сумочка должна быть внутри подписана. Я прошу пройти на две-три минуты в отделение, там посмотрят, и все будет ясно.
«Только не туда, там можно попасть в беду». Она сделала болезненную гримасу и закричала пронзительным голосом:
— Никаких записей в моей сумке нет! — Своей злобы к милиционеру она не скрывала. — Вот смотрите: в сумке только грелка, больная я, грелку на работе ставлю, когда болит.
И вдруг ей стало жалко себя, слезы выступили на глазах, и она стала говорить в адрес милиционера недобрые слова.
— Нечего мне делать в вашем отделении, — презрительно сжав губы, неожиданно уверенно заявила Клава, резко повернулась и быстро пошла по аллее.
— Извините, пожалуйста, — произнес вслед постовой.
«Уходить! Скорее!» И почти бегом припустилась она к своему кафе со стеклянными стенами. Ею овладело желание скрыться, спрятаться. Клава подбежала к двери. Вот замок, вот дверная ручка. Сорвала нитку с пломбой. Дрожащими руками кое-как вставила ключ в замок, вбежала в подсобное помещение, захлопнула за собой дверь, тяжело опустилась на стул… Провела рукой под кофточкой — пот от страха и волнения. Страшное осталось там, позади, на аллее, но волнение не отступало. Почувствовала сильную головную боль. «Чтоб все сгорело, прахом пошло!» Подступили слезы. Не включая электричества, подошла к умывальнику, вздрагивающими пальцами нащупала кран, подставила лицо под холодную струю.
Она понимала, что зашла далеко, но сил остановиться не было. Легкость, с какой к ней приходили деньги, кружила голову. Теперь, когда по каким-либо причинам продавала коньяк неразбавленным, Клавдии казалось, что она чужим, неизвестным ей людям безвозвратно отдает свои собственные деньги.
Принесенную грелку она тщательно спрятала в углу помещения, заложив пустыми коробками из-под конфет. Стала понемногу успокаиваться. «Что, я зря нервничаю? Все так просто. Пронесла, а теперь денежки. Риск оправдан. Если работать с умом, можно большую копейку заработать».
В дверь условно постучали: Ольга, напарница.
— Ты прошла нормально?
— А что, все в порядке, — улыбнулась Ольга, — ты-то чем расстроена?
— На аллее остановил постовой. Ну, знаешь, такой чернявенький? Ты еще говорила, что он тебе нравится. В отделение, говорит, пройдемте… Вроде ошибся. — И она беззвучно заплакала.
— Товарищ полковник, операцию «Коньяк» заканчиваем. Вчера купили в буфете бутылку коньяка в нераспечатанном виде. Да, эксперт категорически утверждает, что пробка после заводской укупорки открывалась… Результаты химического исследования то же, что и раньше… Думаю, доливают воду потому, что «Старка» крепче коньяка. Делают это буфетчицы. Только сейчас установили: они приносят «Старку» в медицинских резиновых грелках. Носили бы в бутылках, давно попались бы… «Старку» покупают в магазине недалеко от дома. Пустые бутылки изымем, там наверняка будут отпечатки их пальцев… Так точно, на это обстоятельство обратили особое внимание. В другие торговые точки со склада поступают бутылки с коньяком без нарушения заводской укупорки, поэтому и утверждаю, что виновны буфетчицы… Нет, не обедали, некогда… Извините, но сейчас выполнить не можем… Когда закончим, пообедаем, а заодно и поужинаем…