Какой... личный? — спросил Азими.
У которого из-за муфтия могли быть неприятности в свое
время. Надо узнать, не участвовал ли кто-нибудь из сотрудни
ков разведки в розысках муфтия.
— Узнать? — Азими удивленно посмотрел на Махмудбека. — Как узнаешь в разведке? Кто это сделает?
Вы, Азими. Только вы, майор Азими. И это ваш долг —
сберечь муфтия.
Но...
Давайте лучше вместе подумаем, как и с кем в первую
очередь поговорить.
С Харбером, — выпалил Азими.
Да. Харбер давно на Востоке, — кивнул Махмудбек. —
Правильно. Кстати, Харбер и будет заниматься им. Но вдруг
на пути встанет другой человек?
Махмудбек попросил узнать об офицерах, которые более года находились на Востоке.
Азими справился с этим заданием. Среди англичан был и лейтенант Стоун.
— Кажется, нашему муфтию ничего не грозит, — сказал Мах
мудбек. — Попросите Харбера принять завтра этого почтенного
человека. А я предупрежу муфтия. Он решился на встречу с
англичанами.
Лейтенант Стоун был взбешен. Он уже написал третий вариант рапорта об отставке. И в третий раз порвал лист бумаги. Сложил стопкой клочки перед собой. Бессмысленное занятие... Надо теперь, как принято у них, сжечь эти клочки. Никто его не отпустит из армии. Да еще унизят.
— У вас полное непонимание сложившейся обстановки. Вы бросаетесь по анонимному телефонному звонку арестовывать человека, о котором мы уже давно знаем, — так сказал ему Харбер.
84
Знаете? — удивился лейтенант.
Знаем, что он в городе. И ждем, когда явится к нам. Сам
явится. А теперь я должен извиниться перед ним.
Извиниться? — побагровел лейтенант.
Да... Он нужен нам.
Я гонялся за этой сволочью несколько суток. Старый лис
выскользнул из капкана. С меня сняли капитанские погоны.
А теперь перед ним надо извиняться?!
Стоун от бешенства задыхался. Он рванул воротник кителя.
— Лейтенант... — строго сказал Харбер. — Что с вами? Возь
мите себя в руки.
Встречи последних дней ке были такими напряженными, не требовали больших усилий! И все же Махмудбек устал. Сейчас он понял, что устал вообще. Нужен какой-то длительный отдых. Нужно на время отойти от дела.
Эта формулировка показалась смешной. О каком отпуске может идти речь! Вопрос решен. Аскарали предупредил Махмудбека, что Центр не посчитается ни с какими самыми вескими доводами. Махмудбеку нужны отдых и лечение.
Махмудбек представил себя в кресле, в уютной комнате, с хорошей книгой в руках... Он давно не читал... За эти годы родилась и выросла новая литература в его родной республике. Изданы сотни книг.
Махмудбек зажег лампу и сел за низенький столик. На столик, как только они переехали в частный дом, Махмудбек положил стопку бумаги.
По вечерам ему казалось, что вновь родятся строки. Он пробовал писать. Однако утром эти стихи ничем не радовали. Беспомощные рифмы. Ни одного удачного поэтического образа. Он рвал страницы. И не было горькой обиды. На что обижаться?
Не давали покоя и другие мысли. Где сейчас Аскарали? Что с ним? Махмудбек не заметил, как появилась первая строка, за ней другая. Еще одна... Еще...
Какая редкая, великая судьба...
И жизнь в тревожных днях не уставала...
Кончался бой...
За ним опять борьба.
За перевалом снова перевалы...
Пройти и не споткнуться,
Не устать.
Не обращать вниманья
На метели...
А новый перевал встает опять,
В туманной дымке
Виден еле-еле...
Тихо скрипнула дверь. Вошла Фарида. Увидев Махмудбека, склонившегося над столиком, она нерешительно остановилась.
Я помешала вам? — виновато спросила Фарида.
Нет... — Он отодвинул бумаги и поднялся навстречу же
не. — Я хотел зайти. Но боялся потревожить.
85
Она спит, — улыбнулась Фарида. — Удивительно спит.
Что же удивительного в ее сне? — тоже улыбнулся Мах-
мудбек.
Она спокойно спит, — сказала Фарида. — Очень спокойно.
Я даже не знала, что так можно спать.
Ты знала... — вздохнул Махмудбек. — Просто забыла.
Это я виноват.
При тусклом свете лампы видны морщинки у глаз. Фарида заметно похудела. Он провел пальцем по ее лицу, едва касаясь этих морщинок.
Только я виноват...
Не-е-ет... — протянула она. — Вы не можете быть в чем-
нибудь виноваты. Все хорошо. Все очень хорошо. Здесь, рядом,
в соседней комнате, спит наша дочь.
Давай посмотрим на нее, — прошептал Махмудбек.
Только тихо! — Фарида приложила палеи к губам. —
Очень тихо.
Махмудбек, придерживая Фариду за локоть, пошел к двери.
Баймирза Хаит заправил салфетку за воротничок сорочки, осмотрел ресторан и похвалил:
Ничего. Красиво, уютно...
Я жил в этом отеле. Здесь удобно, — поддержал Мах
мудбек.
Обедали они не спеша. Говорили о пустяках, обсуждали посетителей. Но в то же время присматривались друг к другу.
Баймирза Хаит, вероятно, в душе был разочарован, увидев уставшего, больного человека. Очень худого. Человека, у которого смешно торчали уши.
Махмудбек сказал несколько лестных слов в адрес Туркестанского комитета, работники которого делают все возможное, чтобы сплотить силы эмигрантов.
— Дел достаточно... — солидно согласился Баймирза Хаит.
Он в светлом костюме, подтянутый... За салфеткой спрятался
модный, неяркий галстук. Здоровый, энергичный, с хорошими манерами господин. Баймирза только один раз провел по волнистым темным волосам, слегка коснулся белоснежного воротничка сорочки. Баймирза будто хотел удостовериться, все ли в порядке. В его движениях проскальзывала знаменитая немецкая аккуратность.
«Быстро он усвоил их манеры...» — невольно подумал Махмудбек.
У доктора Азими Махмудбек видел фотографию. Строй — десяток туркестанских легионеров в помятой, мешковатой форме. Перед ними в легком пальто, с открытой головой выступал Вали Каюмхан. Позади президента, отступив на шаг, в эсэсовской форме, сложив руки на груди, небрежно стоял Баймирза Хаит. Фуражка надвинута на лоб.
В этой форме Баймирза очень походил на европейца. Он и сейчас с гладко выбритым светлым лицом больше похож на англичанина. Только глаза восточные, темные...
Баймирзу Хаита не ошарашил стилизованный шикарный ресторан «Тадж-Махал». Он давал понять Махмудбеку, что при-
86
вык к «светской жизни». Он не путался в ножах и вилках, умел не замечать официанта в ярком тюрбане, который скользил за спиной.
Сейчас он говорил о Востоке, о его природе, музыке, о старом, добром, нетерпеливом Востоке, где шумят красочные базары... А после базаров, в полдень поднимаются дымки над глинобитными домикамя. II каждый человек уже влез в свой мир, в свой собственный дом. Этот человек с удивлением прислушивается к стуку кольца на калитке. Хотя ничего особенного в таком стуке нет... Просто идет сосед, чтобы скоротать самое утомительное время — «шоми гарибон» — время тоскливого одиночества. Еще день не кончился, а ночь пока не наступила... И длинные метуты тянутся слишком медленно.